<Белая Гвардия. Альманах. — М., 1997/2000. — № 1, 2.>

 

Бывший командир 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка полковник Александр Иннокентьевич Камбалин после окончания военного училища в 1909 г. был выпущен в 11-й Сибирский Семипалатинский стрелковый полк расквартированный в г. Омске. В годы Великой войны служил в сибирских стрелковых частях. Участвовал в Гражданской войне на востоке России вплоть до эвакуации из Приморья в конце 1922 г. В эмиграции жил в США, в г. Сан-Франциско, где и скончался до сентября 1972 г.

А. И. Камбалин часто выступал на страницах русской зарубежной военной печати. Так, например, в «Вестнике Общества русских ветеранов Великой войны» (г. Сан-Франциско) до II мировой войны публиковались его воспоминания «Десантные операции на озере Байкал в 1918 году» (№120-122), «Письмо в редакцию по поводу «Каппеля» (№133-134) и «Приангарский край» (№160-161).

Впервые воспоминания А. И. Камбалина о 3-м Барнаульском полке были опубликованы в «Вестнике Общества русских ветеранов Великой войны», № 152-157, 160-167 (1939-1940). Мы считаем своим долгом полностью опубликовать вступление редакции «Вестника» к мемуарам А. И. Камбалина:

 

******

Надежды, возлагавшиеся главным командованием (генерал-лейтенант Дитерихс) на степную конную группу генерала Иванова-Ринова по обходу правого фланга красных южнее г.г. Петропавловска и Кургана и разгрома их, к великому сожалению, не оправдались.

Положение на Восточном фронте белой борьбы было крайне напряженным.

Красные проявляли необычайную активность, вводя в бой все новые и свежие части, перебрасываемые из Европейской России.

Пропаганда большевиков широкой волной разливалась в нашем тылу, по всему простору необъятной Сибири, проявляясь в огне повстанческого движения, охватившего огромные районы, как, например, Славгородский, Бийско-Кузнецкий, Минусинский, Гасеевский, что к северу от г. Канска и Иркутский (Балаганский и Верхоленский уезды). Наконец, и сибирская деревня, до того спокойная и пассивная, была охвачена революционной заразой. Хотя в Сибири и отсутствовали важнейшие стимулы этого движения в виде больного аграрного вопроса, свойственного и характерного для деревни Европейской России, но стремление к столь своеобразному пониманию свободы пьянило и туманило головы неуравновешенной части населения.

Ряд ошибок местной администрации, отсутствие твердой власти на верхах, бесчинства и грабежи, как добрых союзников — чехов и поляков, так и наших карательных отрядов, только подливали масло в огонь деревенского революционного движения, играя на руку большевикам.

Красные не жалели ни сил, ни средств дабы раздуть это брожение и ввести его в русло коммунизма. Сотни агитаторов и военспецов переправлялись разными способами через фронт в наш тыл и вели свою преступную работу — если не при прямом содействии, то во всяком случае при благосклонном сочувствии местной интеллигенции социалистического толка (эсеров). Представители земства, народного просвещения, городских самоуправлений и, особенно, кооперации душою почти поголовно были на стороне большевиков. Власть и армия оказывались в изолированном положении, могли полагаться только сами на себя и на незначительный слой городской буржуазии.

При создавшейся политической обстановке не только нельзя было рассчитывать на достаточные пополнения частей армии, но сплошь и рядом приходилось от них отказываться или просеивать и тот немногочисленный контингент распропагандированных пополнений, что попадал в измотанные и поредевшие части.

Случаи одиночных перебежек и переходов целых наших рот и батальонов к красным все учащались, внося ослабление и деморализацию в войска. Приближалась зима с ее сибирскими трескучими морозами и невзгодами. Снабжение частей продовольствием, амуницией и вооружением с каждым днем становилось затруднительнее, т.к. транспорт пришел в расстройство, да к тому же он почти всецело находился в иноземных руках братушек чехов и других союзников, безобразному и своевольному хозяйничанью коих на Сибирских железных дорогах не было предела.

Достаточно было какому-нибудь паршивенькому чешскому комендантику маленькой станции не дать паровоза к поезду — и состав простаивал на станциях сутками, хотя бы и имел груз особой важности — такой как огнестрельные припасы, медикаменты и прочее.

Неуспехи наши на реке Тоболе решили участь г. Омска, — резиденции Верховного Правителя и Временного правительства. Эвакуация Правительственных и тыловых учреждений из Омска, предпринятая, кажется, еще в конце сентября, шла полным ходом, чем окончательно нарушила движение по Сибирской железной дороге.

Части 1-й Сибирской армии генерал-лейтенанта Пепеляева к означенному времени (сентябрь, октябрь) занимали на Ялуторовском направлении район г. Ишим, ст. Голышманово, Тюмень Омской ж. д. и от нее к северу, почти до Тобольска.

В начале ноября распоряжением Ставки 1-я Сибирская армия была сменена соседними частями и, кажется, свежепополненным корпусом генерала Каппеля, и оттянута в район Средней Сибири для переформирования и пополнения.

Полки после долгих мытарств и потери драгоценного времени из-за перегруженности Сибирской железной дороги эвакуацией, прибыли в свои родные города.

Штаб 1-й Сибирской стрелковой дивизии (генерал Мальчевский), 1-й Ново-Николаевский Сибирский стрелковый полк и 2-й Барабинский Сибирский стрелковый полк — в г. Новониколаевск, 4-й Енисейский Сибирский стрелковый полк и штаб 1-го Средне-Сибирского корпуса (генерал Зиневич) — в г. Красноярск, 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк — в г. Барнаул. Штаб 1-й Сибирской армии (генерал Пепеляев) и 2-й Сибирской стрелковой дивизии (5 Томский Сибирский стрелковый, 6-й Мариинский, 7-й Кузнецкий и 8-й Бийский Сибирский стрелковый полк) полностью — в г. Томск.

Отправив 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк под командой своего помощника капитана Богославского в г. Барнаул, я по распоряжению начдива 1-й Сибирской остался в г. Омске для выполнения особой, возложенной на меня, задачи.

Омск переживал свои последние дни под властью белых. Беспорядок и нервная суета царила везде и всюду.

Шла спешная хаотическая эвакуация тыловых учреждений, штабов и беженцев. Станция Омск и город были забиты поездами, обозами и разношерстыми частями войск, как проходящих с фронта, так и местных, наскоро формируемых (например, Морской полк). Стояла зима, но р. Иртыш еще не сковало льдом, и все мы с тревогой посматривали на западный берег реки, где скопилось невероятное количество обозов войсковых частей, в том числе и нашей 1-й Сибирской дивизии. Переправа же, за остановкой паромов-пароходов, была только одна — железнодорожный мост у станции Куломзино.

Панические слухи о предполагаемом восстании местных большевиков еще больше усиливали растерянность и неурядицу в городе. Для подавления могущих быть беспорядков наш 2-й Барабинский Сибирский стрелковый полк был временно задержан в г. Омске и стоял эшелоном на путях в районе бывшей Всероссийской выставки на юго-восточной окраине города.

У командира названного полка полковника Ивакина я и приютился на время пребывания своего в г. Омске. Кстати, могу подтвердить, что из общения с полковником Ивакиным за эти дни у меня не осталось в памяти ничего такого, что могло бы дать хоть незначительный намек на ту тяжелую трагедию, что разыгралась в г. Новониколаевске спустя недели две. Я подразумеваю восстание 2-го Барабинского Сибирского стрелкового полка и смерть полковника Ивакина. Очевидно, это уже в Новониколаевске эсеры обработали полк Ивакина и толкнули его на государственное преступление.

Выполнив возложенное на меня поручение начдива, я за два дня до занятия красными г. Омска, покинул его навсегда.

С тяжелым чувством горечи я расставался с городом Омском, ставшим мне дорогим и родным по незабываемым воспоминаниям первых шагов своей офицерской службы в 11-м Сибирском Семипалатинском полку в 1909-10 гг.

Это был один из старейших Сибирских полков (в 1911 г. праздновал свой 200-летний юбилей), покрывший свое старое знамя славой в Русско-японскую войну в составе 4-го сибирского корпуса генерала Зарубаева и из рядов которого вышли широко известные в Белой армии Сибири доблестные генералы Г. А. Вержбицкий и И. С. Смолин.

Наконец, эшелон 2-го Барабинского Сибирского стрелкового полка получил распоряжение из штаба фронта отбыть к своему месту назначения в г. Новониколаевск и, после бесконечных и нудных задержек на станциях, мы двинулись на восток.

Сибирская железная дорога была буквально забита поездами. Движение совершалось без соблюдения обычных правил и порядка, да и некому было за ним следить. Служащие дороги выбивались из сил; порою опускали руки, терроризуемые самовластными комендантами эшелонов.

Иные бросали службу и укрывались. Многократно наблюдались случаи саботажа и скрытого вредительства, т.к. среди железнодорожников было немало большевиков.

Картины замороженных в пути паровозов, заносимых метелью вдали от жилья поездов и сотни замерзших трупов в не отапливаемых теплушках, штабеля из трупов тифозных, снятых с проходящих эшелонов, недостаток воды для паровозов, полное отсутствие продуктов питания на станциях, когда-то изобиловавших всякою снедью, крушения и смерть от рук красных партизан, нагло нападавших даже на эшелоны воинских частей, были обычными явлениями в то кошмарное время.

Без чувства ужаса нельзя вспоминать все это и теперь, через восемнадцать лет.

Оставив эшелон барабинцев в пути, я с большим трудом, пересаживаясь с поезда на поезд, добрался до г. Новониколаевска, откуда до г. Барнаула по Алтайской железной дороге, как я узнал, ехать было немного свободнее и легче.

Установив связь со штабом 1-й Сибирской дивизии, во временное командование коей за болезнью генерала Мальчевского, вступил полковник Ивакин, я уехал в г. Барнаул к своему полку.

Знакомую и нерадостную картину эвакуации я застал и в г. Барнауле. Власть правительственных учреж[65]дений оканчивалась на окраинах города, ибо уезды пылали ярким пламенем крестьянских восстаний.

Особенно активно и дерзко действовали крупные партизанские отряды товарища Рогова в районе между Новониколаевском, Барнаулом и Бийском и товарища Мамонтова в Кулундинской степи Славгородского уезда (между Барнаулом и Семипалатинском). Рогов, бывший фельдфебель, уроженец Бийского уезда, пользовался большой популярностью среди местных крестьян и благодаря этому, а также знанию местности успешно партизанил с весны 1919 г., и был неуловим для многочисленных карательных отрядов, высылавшихся в разное время из Барнаула и Бийска.

Осенью 1919 г. Рогов совершенно терроризировал Барнаул своими дерзкими налетами на пригородные деревни, снабжавшие барнаульские базары продуктами питания, вызывая тем недостаток продовольствия и брожение в городском населении, особенно среди рабочих Главных мастерских Алтайской железной дороги.

Был случай, когда команда нестроевой роты 3-го Барнаульского полка, посланная за сеном в деревню Затон на правый берег р. Оби, вернулась без подвод: последние были отобраны налетевшим отрядом красных партизан, при этом люди наши были избиты и едва удрали в город.

Высшая военная власть в городе и губернии (Алтайской) была сосредоточена в руках Особоуполномоченного от штаба Томского (или Средне-Сибирского) военного округа (командующий войсками генерал-лейтенант Матковский, впоследствии расстрелянный большевиками). В должности этой состоял добрейший генерал-майор Биснек — старый боевой офицер, Георгиевский кавалер, участник Мировой войны, но человек мало приспособленный к особым условиям Гражданской войны и особенно плохо разбиравшийся в политике. Между тем, ему же, несмотря на наличие гражданской власти в губернии, приходилось сталкиваться и решать вопросы вне его компетенции, как например, дела следственной комиссии, полиции, продовольственные и прочие. В ближайшем ведении штаба Особоуполномоченного была борьба с повстанцами, поэтому все части войск расположенные в гг. Барнауле, Бийске и Канске в оперативном отношении также подчинялись ему.

В описываемое время в г. Барнауле находились следующие части войск: 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк (3 батальона неполного состава при 20—22 пулеметах), 15-й Воткинский запасный полк (состава слабого, точного не помню), Отряд особого назначения Алтайской губернии — 2 сотни (командир отряда полковник Де-Липпе-Липский), дивизион артиллерии Морских стрелков — около 12—16 легких орудий английского образца (командир дивизиона полковник С-ко) и полк «Голубых улан» с составе 2 эскадронов (1-й дивизион находился в г. Семипалатинске при штабе Степного корпуса), сформированный из местной молодежи еще тотчас же после освобождения Барнаула от красных в июне 1918 г. (командир полка полковник Андрушкевич). Кроме этого, была только что сформирована дружина ополченцев («крестовиков»), влитая мною впоследствии на пополнение 3-го Барнаульского полка. На охране Алтайской железной дороги в Барнауле стоял 13-й Железнодорожный охранный батальон — 2 роты и наконец, дружины самоохраны в ближайших окрестных деревнях.

В г. Бийске стояли 52-й Сибирский стрелковый полк (13-й Сибирской стрелковой дивизии) — командир полка полковник Поляков, инженерная рота и мелкие команды железнодорожной охраны. На линии Алтайской железной дороги между Барнаулом и Семипалатинском, в районе станций Рубцовка-Шлейская против партизан тов. Мамонтова оперировали два полка 12-й Сибирской стрелковой дивизии (кажется, 45-й и 46-й Сибирские стрелковые полки) с двумя бронепоездами под общим командованием полковника Бранденбург (или Брандербургер?). В оперативном отношении, впрочем, они были подчинены штабу Степного корпуса.

Количество войск было достаточное, но в боевом отношении можно было рассчитывать далеко не на все части, ибо пропаганда большевиков коснулась уже многих их них, а общее напряженное политическое положение и военные неудачи заронили сомнение и внесли упадок духа. Зарождавшаяся деморализация сказывалась в городе чуть не в ежедневных бесчинствах, в самоуправствах и грабежах («реквизициях») чинов частей, особенно долгое время пробывших в тылу и побывавших в карательных экспедициях против непокорных деревень. Отличались этими подвигами «голубые уланы» и Отряд особого назначения, — в составе последнего было не мало авантюристического и сомнительного по большевизму элемента.

В городе царил полный застой в общественной и торговой жизни, вызванный беспорядочной эвакуацией и неуверенностью в завтрашнем дне.

Железнодорожное сообщение с Новониколаевском и Бийском прерывалось по несколько раз в неделю налетами красных партизан, разрушениями мостов, разъездов и станций, а также порчей телеграфа.

В конце ноября 1919 г., вскоре по моем прибытии в г. Барнаул, штаб Особоуполномоченного с генералом Биснек эвакуировался на восток и распоряжением штаба Главнокомандующего генерала Каппеля на меня было возложено временное командование частями войск Барнаульского и Бийского районов впредь до прибытия назначенного на эту должность Генерального Штаба полковника Д.Н. Сальникова (бывший наштаверх при генерале Дитерихсе) с заданием во что бы то ни стало обеспечить владение этим районом, важным как в стратегическом, так и в экономическом отношениях, ибо край этот всегда изобиловал запасами хлеба, мяса и других продуктов. Помнится, что во время Мировой войны одна только станция Барнаул, например, ежедневно грузила и отправляла на фронт до десяти вагонов мяса из запасов огромных, прекрасно оборудованных холодильников Военно-промышленного комитета.

Не нужно забывать, что Барнаул до и во время войны являлся крупным центром алтайской кооперации с ее многочисленными оборотами в торговых, промышленных и заводских предприятиях края.

Богатства Алтайской губернии были неисчерпаемы.

Удержанием этого района обеспечивалась связь с 2-м Степным корпусом, действовавшим на Семиреченском и Западно-Алтайском фронтах (Усть-Каменогорский уезд Семипалатинской области).

Между тем, с падением Омска и переездом штаба фронта в г. Новониколаевск, наш фронт откатывался все дальше и дальше на восток, приближаясь к рубежу р. Оби, где, по-видимому, наше командование и предполагало задержаться и дать отпор красным.

В 3-м Барнаульском полку шла горячая организационная работа — пополнялись поредевшие ряды батальонов, приводилась в порядок хозяйственная часть полка, шло обучение пополнений. Заботы о теплом обмундировании легко разрешались покупкой такового в кооперативах и у крупных шубных и пимокатных фирм, как то Братьев Бухаловых, Кашина, Голалаева и др.

Ввиду предполагаемой эвакуации казначейства и банков, еще до их отъезда, по моему распоряжению части войск запаслись нужными суммами разменных денежных знаков; так, например, наш полк имел в денежном ящике до 12 миллионов рублей. Для полка сумма небывалая! Эта предусмотрительность начальника хозяйственной части полка штабс-капитана Бухалова (бывшего местного купца, прекрасного хозяина и коммерсанта) впоследствии, во время похода по рекам. Ангаре и Лене, нам оказалась очень кстати.

Не оставлены были без внимания и забот семьи как чинов 3-го Барнаульского полка, так и других частей гарнизона. Еще в конце ноября несколько эшелонов с семьями офицеров, снабженных продовольствием, с комендантами-офицерами из числа раненых, отбыли из Барнаула на Новониколаевск, который и проскочили благополучно, но, к великому огорчению, в дальнейшем, в районе станции Тайга—Боготол эшелоны разделили общую участь тысяч других беженцев, застрявших в пути и попавших в руки красных.

Доля некоторой вины в этом печальном событии падает и на штаб уполномоченного генерала Биснек и вот почему. Еще в конце октября месяца, когда положение в г. Барнауле было очень тревожным и даже угрожающим со стороны местных большевиков, группа семей чинов нашего полка обратилась через мою жену Е.А. Камбалину к генералу Биснек с просьбой о предоставлении им возможности выехать в г. Иркутск или Забайкалье. Главным затруднением для частных лиц была, конечно, невозможность достать вагон, что легко могло устроить лицо власть имущее. Штаб генерала Биснек не только ничего не сделал в этом направлении, но моя жена даже подверглась незаслуженным упрекам со стороны генерала Биснек, заявившего, что отъезд офицерских семейств вызовет дурные толки в городе и осложнит и без того тяжелое положение. Разыгравшаяся с семьями трагедия в дальнейшем указала, кто был дальновиднее и кто решительнее поступал в такое исключительное время.

Несколько энергичных дам, в том числе моя жена, М.А. Окорокова — жена известного в Барнауле инженера А.М. Окорокова (бывшего министра торговли Омского правительства), все-таки достали теплушку и после ряда мытарств на Сибирской железной дороге добрались благополучно до г. Читы.

С оставлением Барнаула правительственными учреждениями и штабом уполномоченного вся власть в городе, уезде и насколько возможно было в глубь по Алтайской губернии, была сосредоточена в руках командующего войсками Барнаульского и Бийского районов. Генерального штаба полковник Сальников все не прибывал и, как впоследствии выяснилось, сказался больным, дабы не забираться в такую глушь, не быть вдали от больших штабов в такое изменчивое тяжелое время. Вместо него назначен был Генерального штаба полковник И. И. Попов (бывший наштакор 2-го Сибирского у генерала Гривина), мой однокашник по Иркутскому юнкерскому училищу, ожидавшийся приезд коего для меня был особенно приятен еще и по установившимся у нас личным дружеским отношениям со школьной скамьи и по Русско-германской войне.

Очередной перерыв железнодорожного сообщения у станции Черепановой Алтайской железной дороги и крушение бронепоезда, на котором спешил в Барнаул полковник Попов, вынудили его возвратиться в Новониколаевск. Значительные денежные суммы для частей района, которые вез с собой полковник Попов, мы так и не получили, но к счастью не обогатили ими и красных партизан. Таким образом, волею судьбы мне самому пришлось, удерживая бразды правления, принять меры по выполнению задачи поставленной войсковым частям района. Налаженного аппарата для управления никакого не было. Пришлось попросту использовать офицеров штаба 3-го Барнаульского полка и лично войти в тесный контакт с командирами частей. Неоценимые услуги делу оказали своими неустанными трудами оперативный адъютант штаба 3-го Барнаульского полка штабс-капитан Р-цев, начальник службы связи штабс-капитан Каблуков, его помощник поручик Васильев и др.

Поддержка связи с Новониколаевском и Бийском и охрана железной дороги требовали больших усилий и значительного расхода людей. Имеющийся слабый бронепоезд, сооруженный из углярок, непрерывно курсировал на названных выше участках железной дороги, разгоняя группы и мелкие отряды красных партизан.

Роты 3-го Барнаульского полка, как наиболее стойкие и надежные, были единственной нашей опорой в предпринимаемых операциях, поэтому и вся тяжесть боев естественно ложилась на них. Не раз самому приходилось выезжать на паровозе в экстренных случаях на угрожаемые участки фронта.

В эти дни, помню, ко мне явился небезызвестный на Алтае капитан Сатунин, знаменитый своей успешной партизанской борьбой с красными на Алтае еще весной и летом 1918 г., приведшей к освобождению от большевиков всей Ойратии (Каракорумский уезд) и южной части Бийского уезда. Базой его был пограничный таможенный пост Кош-Агач на Чуйском тракте, что идет долиной рек Катуни и Чуи на Кобдо в Монголии.

Капитан Сатунин, решительный и отважный кадровый офицер, сумел в Ставке (Омск) убедить кого было нужно принять его план партизанской войны с большевиками на Алтае и, заручившись личными полномочиями Верховного Правителя адмирала Колчака, прибыл в Барнаул, направляясь к старым знакомым местам для повторения однажды удачно выполненного предприятия. Ехал он со своим начальником штаба моряком Елачиным.

Его интересовали вопросы вооружения, снаряжения, снабжения денежными средствами и набора добровольцев в отряды; эти вопросы предстояло разрешить в Бийске — переходном пункте по пути на Алтай.

Затруднений к разрешению их в положительном смысле с моей стороны не встречалось и мы быстро с ним столковались.

Капитану Сатунину разрешено было взять потребное количество винтовок, гранат, пулеметов и патронов из Бийского гарнизона, о чем начальнику последнего даны были соответствующие распоряжения.

Дело с деньгами было сложнее, т. к. для Монголии и Алтая ему нужно было серебро, а не бумажки Сибирского правительства. К счастью его, капитан Сатунин застал в Бийске еще не успевшее эвакуироваться Государственное Казначейство, серебряным запасом коего он и воспользовался.

Ответственность за эту операцию я принял на себя, что и подтвердил особым распоряжением на имя управляющего Бийским уездным казначейством.

Впоследствии я узнал, что капитану Сатунину удалось в Бийске набрать отряд из офицеров и добровольцев до 300 человек, хорошо вооружить, снабдить всем необходимым и даже прихватить на всякий случай одно старое легкое орудие. Отряд своевременно ушел в горы, где он успешно боролся с красными в течение зимы 1919—20 гг. Весной 1920 г. в отряде на почве якобы недовольства своевольством капитана Сатунина в расходовании запаса серебра вспыхнул бунт, окончившийся трагической смертью Сатунина и расколом отряда на две части, одна из которых под командой поручика Кайгородова (или Смоленникова?) до конца года лихо и дерзко громила красных в Западном Алтае, в своих смелых налетах доходя до линии р. Чарыша и даже р. Алея. Семьи и одиночные люди отряда Сатунина пробрались в г. Кобдо, где и осели, находя неизменное и заботливое покровительство тамошнего российского консула госп. Кузминского с которым многие впоследствии выехали в Центральный Китай, когда красные проникли и в Монголию.

Не успел я расстаться с капитаном Сатуниным (числа 3—4 декабря 1919 г.), мне доложили, что меня желает видеть полковник Бранденбург (а может быть Бранденбургер — точно не помню). Я поражен был видом вошедшего — изможденного, одетого в отрепья штатского пожилого человека. Но то, что он поведал, было еще ужаснее. Полковник Бранденбург — начальник отряда, действовавшего на Семипалатинском направлении, только что пешком с семьей и несколькими офицерами добрался до Барнаула со станции Алейской (верст 80 западнее Барнаула), где стоял его штаб и два бронепоезда. Три дня тому назад вспыхнуло восстание на одном из бронепоездов. Восставшие артиллерийским огнем расстреляли другой бронепоезд, разгромили штаб отряда и подняли восстание в 45-м и 46-м Сибирских стрелковых полках. В последних бунтовщики перебили почти всех офицеров и передались красным. Полковник Бранденбург с семьей чудом уцелел и спасся бегством в степь. Обстановка, сообщенная им, крайне осложняла наше положение, создавая непосредственную угрозу Барнаулу с Запада.

Оказав содействие пострадавшим по отъезду их в Новониколаевск, я немедленно собрал совещание начальников отдельных частей гарнизона, на котором мы все выработали план обороны г. Барнаула и большого железнодорожного моста через р. Обь.

Лично объехав намеченные позиции по боровым песчаным холмам к западу от Барнаула, мы с начальником артиллерии полковником С-ко разработали и действия артиллерии в случае наступления красных. Отдав приказы на случай боя и приняв меры на случай выступления местных большевиков, стали ждать дальнейшего развития событий, которые не замедлили разыграться.

В течение этих же тревожных дней в г. Новониколаевске произошел бунт 2-го Барабинского Сибирского стрелкового полка, которым командовал полковник Ивакин (он же являлся временно командующим 1-й Сибирской стрелковой дивизии). Это трагическое событие косвенным образом бросило тень и на мое доброе имя.

Дело в том, что временно командуя войсками Барнаульского и Бийского районов, я оставался и законным командиром 3-го Барнаульского полка, поэтому по своей должности поддерживал связь с полковником Ивакиным, обмениваясь с ним депешами служебного характера. Нередко он осведомлял меня об общей обстановке на фронте и в тылу, а также о политических событиях момента. Некоторые его депеши были для меня довольно загадочны, особенно по вопросам политики, но целыми днями поглощенный текущими делами, я не особенно в них вникал.

Говорил он, между прочим, что намечается якобы новый состав правительства при участии земцев и других общественных кругов, что с ними ведутся переговоры. С его слов у меня создавалось впечатление, что все это делается лицами, причастными к правительственным кругам и с согласия высшего командования, и что сам командарм 1-й Сибирской генерал Пепеляев принимает во всем этом близкое участие.

Как солдат, я считал, что вопросы политики меня не касаются и отдавался всей душой боевой работе.

Неожиданно однажды меня посетил председатель барнаульской уездной земской управы госп. Каллистратов (тип интиллигента-народника). Принятый один на один, он повел такие речи: Омское Правительство-де оказалось несостоятельным вывести страну из создавшегося тяжелого положения, что власть скоро перейдет в руки представителей земства и общественности, война должна быть закончена миром с большевиками, которые-де теперь уже не те, многому научились и сумеют восстановить порядок и хозяйство. Довольно крови — мы братья. Достаточно вашего слова и Барнаул будет спасен от разрушения и жертв. Всем господам офицерам прощение и сохранение занимаемых положений, вы будете назначены Командующим Барнаульским округом и проч. Долго и сладко пел мне г. Каллистратов свою насвистанную большевиками песенку.

Терпеливо его выслушав, я привел ему свои возражения и посоветовал обратиться к представителям правительственной власти в Новониколаевске, так как сам я представляю только военное командование и других полномочий не имею. Категорически отказываясь принять предложение, я заявил, что принял и выслушал его как частное лицо, а не как представитель военной власти, иначе дело это могло принять для него дурной оборот.

Я не придал этому посещению большого значения, так как последние сведения из Новониколаевска были крайне неутешительны и давали повод думать, что мы в Барнауле долго не засидимся.

В этот же день была получена телеграмма из штаба фронта о том, что переворот, затеянный якобы полковником Ивакиным, не удался, части 2-го Барабинского Сибирского стрелкового полка разоружены. Сам «вор» Ивакин арестован и предан военно-полевому суду.

Как громом поразила меня эта весть. Тогда только мне стали понятны и посещение земца Каллистратова, и загадочные намеки полковника Ивакина на какую-то земскую власть и общественность.

Искренно мне стало жаль несчастного Аркадия Васильевича Ивакина, еще не так давно доблестно водившего свой полк в бой, громившего красных и на Байкале, и на Урале, и на р. Каме, до глубины души ненавидевшего большевиков. Нервный, вспыльчивый, преданный Белой Идее, но политически безграмотный, как и большинство офицеров, он поддался сладким уговорам и обману бесчестных левых политиканов и пал жертвой безвременья.

Отношения наши с ним не остались без внимания со стороны штаба фронта. Генерал Каппель потребовал от меня представить ему объяснения по этому делу и всю переписку мою с полковником Ивакиным, что и было мною выполнено безотлагательно.

По-видимому, генерал Каппель удовлетворился моими объяснениями и понял, что если, быть может, с большой, впрочем, натяжкой, я и был виновен в недонесении, то для обвинения меня в соучастии данных никаких не было. Дело предали забвению. Генерал Каппель вновь подтвердил приказ: удерживать Барнаульско-Бийский район во что бы то ни стало.

Из разноречивых сведений, добытых впоследствии, полковник Ивакин, по одной версии, будто бы застрелился, по другой — убит при попытке к побегу. Зная решительный характер Ивакина я склонен думать, что первая версия более вероятна.

Утрата веры и шатание умов в годы лихолетья и смуты явления обычные. Из эпохи Гражданской войны мы знаем примеры предательства и измены покрупнее и поярче Ивакинского.

Перехожу к продолжению своего повествования о последних днях г. Барнаула под властью белых в декабре (5-9) 1919 г.

Партизанские красные отряды в окрестностях Барнаула начали проявлять необычайную активность и дерзость. Город был наводнен их тайными агентами, которые при содействии местных большевиков — рабочих пимокатных, канатных и других заводов, а также железнодорожных мастерских Алтайской дороги, вели бешеную пропаганду, сея смуту и панику в населении и деморализуя части войск.

Агитаторов не раз ловили в казармах 3-го Барнаульского полка и расправлялись с ними беспощадным образом. Существовавшая в городе контрразведка эвакуировалась со штабом уполномоченного, своей же мы за краткостью времени и отсутствия опытных руководителей наладить как следует еще не успели.

Впрочем, в каждой отдельной части были организованы свои ячейки внутренней разведки с весьма ограниченным полем деятельности. Этим исчерпывались наши меры по борьбе с большевиками на этом важном участке Гражданской войны.

За пренебрежение этим могучим средством воздействия на душу, на психологию массы, за неумение поставить на должную высоту развитие этого действительного рода оружия, мы жестоко платились в течение всей Гражданской войны.

Результаты агитации красных агентов стали уже обнаруживаться: 5 декабря караул у железнодорожного моста через р. Обь из состава 13-го железнодорожного охранного батальона с пулеметом скрылся, уйдя к красным.

Приказал Отряду особого назначения принять на себя охрану моста, командиру же 13-го железнодорожного охранного батальона разоружить — как ненадежные — 2 роты батальона, занимавшие караулы на ст. Барнаул.

В городе внешне царил порядок, но слухи ходили один невероятнее другого. Наиболее прозорливые из обывателей запасались провизией и топливом. Зажиточная масса населения, припрятывая свои ценности опрощалась, переряжаясь в отрепья и подделываясь под пролетариат. Более непримиримые и здоровые духом вступали добровольцами в свой родной 3-й Барнаульский полк и в уланы.

Вызвал у меня сомнение наш 3-й батальон, только что наполненный бородачами прифронтового полка. Пришлось до поры до времени его не вооружать полностью и установить бдительное наблюдение за его расположением в центре города, в помещении бывшего кинотеатра.

6 декабря наши разведывательные части обнаружили наступление красных со стороны деревни Ересной, что на Змейногородском тракте в 5-7 верстах на юго-запад от г. Барнаула.

Пехотные наши части спокойно заняли намеченные позиции, артиллерия морских стрелков изготовилась к отбитию атаки и как только красные дошли до пристрелянных рубежей, мы открыли губительный огонь по их цепям.

Красные не ожидали такого дружного отпора и в панике бежали назад, потеряв много убитых и раненых. От последних мы узнали, что перед нами части товарища Мамонтова, пополненные из 45-го и 46-го Сибирских полков, перешедших на их сторону в районе станций Алейской—Поспелиха. «Голубые уланы» удачно преследовали красных верст на 10—15, а затем вернулись в Барнаул.

Между тем, телеграфная связь с Новониколаевском была прервана снова. Потребовалось усилить охрану промежуточных станций: Алтайской, Повалихи и Тальменки, причем последнюю подкрепил охранной ротой, прибывшей из Новониколаевска под командой поручика С.Носкова (проживающего ныне в Лос-Анджелесе) и легкой отдельной батареей из французских пушек, имевшей незначительный запас снарядов и являвшейся излишней в г. Барнауле ввиду отсутствия упряжек и конского состава.

7 декабря красные прислали через какого-то общественного деятеля Плотникова предложение сдать им Барнаул без боя, обещая всякие гарантии, амнистии и прочие блага, коими еще раз пытались внести смуту в войска гарнизона.

После моего категорического отказа вступать с ними даже в разговоры они снова повели энергичное наступление на том же направлении, содействуя ему демонстрацией на станцию Барнаул с севера, со стороны Глядена (возвышенный левый берег реки Оби).

Нам не стоило больших затруднений и на сей раз рассеять красные орды метким огнем многочисленной артиллерии доблестного полковника С-ко, оказавшегося прекрасным опытным боевым офицером.

Наш бронепоезд успешно оборонял станцию Барнаул и подступы к ней.

Помимо этих операций в западу от Барнаула, все эти дни происходили мелкие боевые столкновения с партизанами на железнодорожных линиях на Бийск и Новониколаевск.

Было очевидно, что между отрядами Рогова и Мамонтова существовала тесная связь для согласования их действий. Окружение Барнаула становилось все более тесным, оставляя открытым только путь на восток. Последние сведения из штаба фронта были крайне неутешительные: красные были уже к востоку от г. Барабинска, а затем из-за нового перерыва проводов мы снова лишились контакта с Новониколаевском. С этой минуты мы могли рассчитывать только на самих себя, да на Господа Бога.

8 декабря красные, вероятно, делали какие-то перегруппировки и особой активности не проявляли.

В Бийске все эти дни тоже шли бои с красными партизанами, но гарнизон города мужественно отстаивал свои позиции.

С утра 9 декабря большевики опять, но еще более настойчиво, по всему фронту перешли в наступление на Барнаул, причем против железнодорожной станции появился уже бронепоезд, очевидно, один из наших взбунтовавшихся на ст. Рубцовка. Неоднократные атаки красных мы отбивали легко артиллерийским и пулеметным огнем, переходя затем в короткие контратаки. Положение в городе, между тем, становилось все более и более тревожным, каждую минуту можно было ожидать выступления местных красных. Комитет городской самообороны, сформированный по просьбе горожан города под председательством капитана Тенисова (бывшего помощника командира 13-го железнодорожного охранного батальона) и подчиненный моему штабу, едва справлялся с возраставшими случаями убийств из-за угла, ночными грабителями, бесцельной стрельбой на окраинах и пр.

Все боеспособные части, а их было не так много, были в расходе, резервов никаких. Как известно, характер партизанской войны выматывает войска больше чем большой бой с регулярными частями. Во вверенных мне частях также заметна была большая усталость, что непосредственно влекло упадок духа и боеспособности. Полная невозможность наладить связь со штабом фронта приводила в отчаяние.

Можно было догадываться, что штаб фронта в течение 3 дней не предпринимает со своей стороны никаких мер для установления с нами связи неспроста: очевидно, он занят чем-то более важным, — а это могло быть только приближение фронта к реке Оби, — и создавшейся угрозой самому Новониколаевску. При наличии этого условия наше сидение в Барнауле становилось нелепостью, ибо единственный путь отхода на восток вел на Новониколаевск к Сибирской железной дороги.

Некоторые объективные признаки, уловимые только для военного чутья, стали подтверждать мои догадки. Собранные днем начальники частей высказались за оставление Барнаула, и таким образом, за сохранение частей, оставшихся еще боеспособными. В соответствии с этим 9 декабря я отдал приказ войскам Барнаульского района в ночь на 10 декабря, а Бийского немедленно с получением приказа, оставить занимаемые позиции и отойти на правый берег р. Оби к узловой станции Алтайской.

К вечеру бой затих и части в полном порядке оставил и Барнаул, передав власть в городе и места заключения городскому комитету самоохраны. Штаб мой около 10 часов вечера на санях выехал на станцию Алтайскую. Ненадежный разоруженный 3-й батальон Барнаульского полка так и остался в городе, разойдясь по домам. Нежелание его воевать и уходить из города мы удовлетворили. Наш бронепоезд под утро последним покинул мертвую станцию Барнаул. Город погрузился в мрак и тишину, нарушаемую только скрипом саней по холодному снегу.

С чувством глубокой тоски и боли покидали мы навсегда родной и милый Барнаул, давший нам столько незабываемых светлых минут, связанных с боевой славой родного 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка. [*]

Начался наш Сибирский «Ледяной» поход.

[*] Наш полк тесно и крепко был связан с национально настроенными кругами населения Барнаула. Нельзя обойти молчанием любовь и заботы о полке барнаульских промышленников и купечества. Биржевой комитет во главе со своим председателем добрейшим М.А. Морозовым, помимо разновременных подарков полку полушубками, валенками и бельем, ежемесячно присылал полку по вагону белой муки. Таким образом, за время пребывания на Уральском фронте мы всегда питались отличным белым хлебом. Комитет полковых дам с председательницей Е.А. Камбалиной не раз баловал нас присылкой на фронт белья, табака и всякой снеди, до пельменей и окороков включительно. Барнаул считал наш полк своим, родным.

 

 

На ст. Алтайской, с только что прибывшего из Бийска последнего поезда, в Штаб явился командир 52-го Сибирского стрелкового полка полковник Поляков и доложил об оставлении ими Бийска и об обстоятельствах, предшествовавших этому событию.

Бийск, подобно Барнаулу, был окружен кольцом красных партизанских отрядов, не дававших никому возможности выйти из города.

Немногочисленные части гарнизона измотались и таяли ежедневно от дезертирства.

Порядок в городе поддерживался офицерскими ротами и добровольцами отряда кап. Сатунина, предполагавшего со дня на день покинуть Бийск, направляясь на Алтай. Ясно было, что с уходом последних надежных частей в городе оставаться было немыслимо. Местные большевики канатных и кожевенных заводов и табачной фабрики вели безудержную агитацию и готовы были начать резню при первом удобном случае.

8-го декабря кап. Сатунин выступил из Бийска на ст. Улала и Кош-Агач, увозя с собой семьи чинов своего отряда. Всех ненадежных солдат 52-го полка полк. Поляков разоружил и распустил по домам, с оставшейся же небольшой группой верных и преданных патриотов из числа офицеров и солдат, за несколько часов до получения моего приказа отбыл из Бийска.

Грустна и печальна была эта наша встреча с дорогим Василием Ивановичем полк. Поляковым, мягкосердечным и отзывчивым человеком и прекрасным боевым офицером. В прошлом нас связывала совместная служба в 44-ом Cибирском стрелковом полку (в 1910 г.) и дружная плодотворная работа в Барнаульском гарнизоне тотчас же после освобождения его от большевиков в июне (11-14) 1918 г., когда полковник Поляков был назначен подполковником Пeпeляевым начальником гарнизона, а я его начальником штаба.

Долго мы с ним беседовали в ту зимнюю, морозную ночь в теплой, уютной квартире начальника станции, вспоминая далекое невозвратное прошлое и обсуждая тягостное положение настоящего.

К утру полк. Поляков уехал в Новониколаевск в штаб фронта для личного доклада о положении дел на нашем фронте, но добраться туда ему не удалось, и он, бросив поезд, походным порядком ушел в Кузнецкую тайгу, где встретил и присоединился к каким-то частям нашей армии.

10-го декабря красные вошли в Барнаул и принялись наводить свои порядки, о чем мы узнали от бежавших из города знакомых. Мы этот день посвятили укреплению позиций и разведке.

Бронепоезд наш неоднократно доходил до железнодорожного моста через реку Обь и оттуда посылал свои гостинцы в покинутый город и на ст. Барнаул.

Мост нами оставлен был в полной сохранности, т. к. для разрушения такого грандиозного сооружения у нас не имелось никаких технических средств.

Все, что мы были в состоянии сделать — это разобрать в нескольких местах рельсы на мосту и тем оградить себя от внезапного налета красного бронепоезда.

Для обеспечения правого фланга мною в деревню Повалиху был выдвинут отряд особого назначения и, кажется, 15-й Воткинский запасный полк, остальные части занимали позиции у дер. Чесноковки по возвышенностям правого берега реки Оби: небольшой заслон выставили и по железной дороге на Бийск. Ст. Повалиху охраняла рота железнодорожного охранного батальона.

Попытка связаться с Новониколаевском снова не привела ни к чему: где-то в районе ст. Черепановой партизаны перерезали пути и провода.

К вечеру разведка и бронепоезд красных вели перестрелку с нашими частями. На следующий день (11 декабря) с утра большевики предприняли решительное наступление на ст. Алтайскую, отбитое нами без большого труда и потерь; после полудня наступление красных возобновилось, причем значительные силы они направили по тракту на ст. Повалиху, откуда и выбили наш Отряд Особого Назначения, создавая тем угрозу нашему тылу у ст. Повалихи.

Еще с утра отправленные в тыл на р. Озерки наши обозы и парки едва проскочили через д. Повалиху, когда туда вошли красные.

Судя по интенсивности боя у Повалихи, можно было предполагать, что главные силы красных идут по тракту; к тому же и начертание линии Алтайской железной дороги в этом участке таково, что это направление для красных было кратчайшим для нанесения удара. Между тем, на этот участок мы не могли послать артиллерию, вследствие малой проходимости проселочных дорог для колес из-за глубокого и обильного снега.

Полотно железной дороги было единственным шоссе для нашей артиллерии.

С наступлением вечера приказал отходить частям на разъезде Озерки и дальше на ст. Тальменку, откуда были получены тревожные сведения об угрозе станции со стороны обложивших красных.

Желая переговорить по телефону с Тальменкой, я с несколькими ординарцами по пути заехал на ст. Повалиха. Меня поразила тишина, мрак и пустота на станции. С трудом разыскал сторожа старика, от которого и узнал о печальном и жутком эпизоде, разыгравшемся за полчаса до нашего приезда.

Во время разгара боя в д. Повалихе (2 версты на северо-запад), охранная рота взбунтовалась, убила командира роты, разгромила станцию, забрав телефон и телеграфные аппараты и начальника станции (моего старого знакомого Малецкого) — заложником — ушла к красным в дер. Зудиловку (3 версты на юг).

При свете принесенного сторожем фонаря помещение станции имело картину полного дикого разгрома.

Подождав подхода своих частей, я приказал бронепоезду разрушить железную дорогу в нескольких наиболее чувствительных пунктах, а затем, посадив на него один батальон 3-го Барнаульского стрелкового полка, выехал на выручку ст. Тальменки.

Часть двигалась двумя параллельными колоннами: обозы, парки, Отряд Особого Назначения и 15-й Прифронтовой Воткинский полк — по тракту Повалиха — Усть-Тальменское. По полотну железной дороги вся артиллерия, полк Голубых Улан и 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк.

Утром 12 декабря, прибыв на ст. Тальменку и узнав об обстановке от начальника охраны поручика Носкова, я высадил батальон Барнаульцев и приказал им расположиться в соседнем большом селе Усть-Тальменском.

Едва квартирьеры вошли в улицу села, как с противоположной стороны въехал какой-то разъезд. Сойдясь вплотную, наши стрелки вдруг заметили, что всадники были без погон и со звездами на головных уборах.

Сомнений не было — красные.

Началась беспорядочная стрельба и рукопашная свалка.

Услышав выстрелы, командир батальона тотчас же выслал роту на выручку.

Разъезд красных разбежался, но вслед за этим с северной стороны села из леса показалась большая цепь красных, держа направление на село. С места в карьер, развернув остальные роты батальона, я двинул их в бой. Защелкали винтовки, затрещали пулеметы и станция наполнилась свистом и завыванием пуль. Разыгрался жестокий встречный бой...

Для поддержки наступления Барнаульцев, приказал открыть огонь батарее французских орудий, которая стояла, погруженная на платформы поезда на запасных путях. Орудия снимать было некогда, повернули их только жерлами в сторону красных и открыли огонь.

Водонапорная башня сыграла роль хорошего наблюдательного пункта. Бой разгорался, огонь красных, особенно пулеметный, все усиливался. Положение было не из веселых. Подхода наших главных сил можно было ожидать не раньше, чем после полудня, да и трудно было рассчитывать на достаточную боеспособность людей, совершивших 45-верстный ночной марш в условиях суровой сибирской зимы.

Бронепоезд наш выдвинулся за станцию в сторону Новониколаевска до разрушенного места пути и фланговым огнем стал косить цепи красных. В это время к западной окраине длинного села подошел обоз 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка. Начальник хозяйственной части, капитан Бухалов, видя всю картину боя, собрал всех наличных вооруженных чинов обоза, рассыпал их в цепь и внезапно ударил красным во фланг. Обозники, как и 1-й батальон, показали себя молодцами.

Охваченные с обоих флангов огнем и встретив энергичный контрудар с фронта, красные не выдержали и наконец, понеся потери, откатились за лес, из которого вышли. В течение этого времени с юго-востока группа красных партизан обстреливала станцию. От захваченных пленных выяснилось неожиданное и важное обстоятельство: мы имели дело с регулярными частями красной армии. Красная дивизия, вышедшая из города Камня, что на р. Оби ниже Барнаула, шла на перерез Алтайской ж. д. и одна бригада ее в составе 229-го и 230-го Старорусского пехотного полков вышли на участок Тальменка — Черепаново. Пленные были 230-го Старорусского полка.

Сомнений больше не было в том, что Новониколаевск оставлен нами, чем и объяснялось его упорное молчание. Если бы мы задержались в Барнауле на день — два дольше, единственным выходом, и то гадательным и чреватым неблагоприятными последствиями, было бы отступление на Алтай и Монголию.

С подходом всех наших частей к Усть-Тальменское — Наумово, на совещании начальников решили двигаться на восток в Кузнецкий уезд до установления связи с частями отходящей Армии.

Вследствие обнаруженных на походе затруднений из-за перегруженности обозов и плохого состояния зимних проселочных дорог, я приказал Начальникам отд. частей по их усмотрению, разгрузить парки и обозы от излишнего груза, орудия поставить на платформы или разобрать и везти на санях; всех солдат и офицеров вооружить винтовками и всех лишних нестроевых чинов поставить в строй.

Батареи с французскими орудиями, как неподвижные — бросить, приведя орудия в негодность. Бронепоезд разоружить и подорвать, пулеметы с него передать в строевые части. Меры были героические и трудно проводимые в жизнь, но от выполнения зависело сохранение жизни тысячам бойцов, не желавшим попадать в руки красных палачей.

Кажется, самое трудное человеку расстаться с накопленным богатством и состоянием, поэтому командиры частей, как заботливые хозяева — скопидомы, очень неохотно соглашались на мои предложения. Бедный полковник С-ко, запасливый хозяин, пришел в ужас от мысли, что ему придется бросить около 1000 пудов овса, вывезенного им из богатого и хлебного Барнаула.

Все выездные городские шикарные экипажи и сани тоже должны были попасть в руки новых владельцев в лице мужичков Тальменки и Наумовой, т. к. лишние лошади необходимы были для орудий, снарядов и проч.

На выполнение всех этих мероприятий оставалось очень немного времени, т. к. согласно приказа по войскам, на утро предстоял поход вверх по р. Чумышу на юго-восток от ст. Тальменки. Оторвавшись от регулярных красных частей, мы сделали в этом направлении два — три перехода, встречая только мелкие банды партизан, а затем, двумя колоннами (для сокращения длинны колонны) повернули круто на северо-восток на большое село Маслянино, расположенное в предгорьях Салаирского хребта с его «черневой» тайгою.

Левая колонна под командой командира 15-го Прифронтового Воткинского полка в районе деревни Пеньково имела перестрелку с какими-то неизвестными частями, впоследствии оказавшимися 25 Екатеринбургским полком нашей 7-й Уральской дивизии. Это было первое наше соприкосновение со своей армией.

Все эти дни похода стояли тихие, ясные, морозные дни и звездные тихие ночи.

Обычно с ночлега выступали около 5-6 часов утра, с малым привалом в полдень в попадавшихся довольно часто деревнях, на ночлег прибывали около 7-8 час. вечера.

Питались хорошо, настроение у людей было бодрое. Богатый хлебом и фуражом, не разоренный еще гражданской войной, Чумышский район обеспечивал нам все необходимое.

Меры походного охранения соблюдались неукоснительно, т. к. край кишел партизанами и бандитами. Как курьез, помню следующий случаи в д. Маслянино.

Авангард Голубых Улан, не доходя до села, известил местный совдеп, что идет своя красная армия — встречайте.

Легко поддавшиеся на этот трюк совдепщики, действительно, устроили им триумфальную встречу с красными флагами, плакатами и торжественными речами, при большом стечении деревенской любопытной толпы народа. У полковника Андрушкевича хватило духу разыграть роль красного командира до конца и узнать о имеющихся запасах фуража, продовольствия и численности местных партизан.

Можете себе представить, как» вытянулись и побледнели рожи у совдепщиков, как онемели и прилипли языки их к гортани, и как стайка вспугнутых воробьев, в мгновение ока толпа рассыпалась по деревне, когда скинутая с плеч бурка обнажила блестящие, золотые погоны полковника Андрушкевича.

Более тесное соприкосновение и связь с частями нашей армии произошла в большом горнозаводском селе Егорьевском, на ночлеге в котором мы встретили штаб и части Ижевской дивизии с генералом Молчановым во главе.

От последнего мы узнали горькую истину об оставлении нами Новониколаевска и о беспорядочном отходе по всему фронту частей армии генерала Каппеля.

Я лично навестил генерала Молчанова в его штабе и был встречен радушно и любезно, как им, так и его молодым и приветливым начальником штаба.

Мы без больших затруднений, со взаимной предупредительностью, разрешили все спорные вопросы по расквартированию частей на ночлег и наметили маршрут дальнейшего движения на восток. Особенное внимание было обращено на возможную обеспеченность людей кровом на ночлегах, ибо район предстоящих 2-3 переходов был горный, таежный и малонаселенный.

За чашкой чая во время краткого досуга, вспоминали мы с генералом Молчановым старое, невозвратное, боевое прошлое наших славных частей — 50-го Сибирского стрелкового полка и 6-го Сибирского саперного батальона зимой 1915 г. в Польше. Картины кровавых боев с немцами у знаменитой Воли Шидловской и в Болимовском лесу в конце января 1915 г. и дальнейшее до апреля месяца позиционное сидение наше, на удержанных этих позициях, рисовались нам яркими и живыми.

В техническом отношении тогда война была кровавее и беспощаднее, но враг был достойный и благородный, мы, бойцы, не знали тогда ни жгучей ненависти и злобы к врагу, ни издевательств и пыток и того морального упадка и разложения, что несет в себе всякая гражданская война. Атмосфера братоубийственной войны удушающая, она-то и является самой неприглядной, невыносимой особенностью этой борьбы. Известное изречение: «человек человеку — волк», как нельзя лучше определяет нравственный облик гражданской войны.

Распрощавшись с любезными хозяевами, я вернулся в свой штаб и отдал приказ частям Барнаульской группы о дальнейшем движении через Салагирский хребет в бассейн р. Томи в Щегловский уезд, с общим направлением на г. Щеглов.

Кузнецкая тайга (по местному «чернь»), составляла издавна владения Кабинета Его Величества, управлялась местным отделом Алтайского Горного Округа, когда-то разрабатывавшим также многочисленные богатейшие рудники, как, например, Сузунский, Змеиногорский, Локтевский, Риддеровский, Зыряновский и др.

Лесные богатства этого края, главным образом, лиственных пород — неисчислимы.

При тихой зимней погоде, при легком морозце, пощипывавшим нос и щеки, сказочную картину являла вековая тайга, с ее великанами елями, оснеженными тяжелыми пластами рыхлого, сверкающего алмазами снега. При обилии атмосферных осадков порою покров снега достигал 2-3 аршин глубины.

Малонаезженные местные дороги, позволявшие упряжку лошадей только «гусем» (уносом), доставляли немало огорчений и хлопот нашим походным колоннам, особенно артиллерии морских стрелков.

Кони и люди выбивались из сил, поминутно вытаскивая из сугробов ту или иную подводу с орудием или со снарядами.

Достаточно было неосторожно ступить на шаг от дороги в сторону, как лошадь по брюхо проваливалась в рыхлый снег, беспомощно барахтаясь в нем, не находя твердой точки опоры для ног.

Поразительное безмолвие лесной пустыни — тайги в, такую погоду нарушалось обозным скрипом, людским говором и криком солдат, подбадривавших провалившихся в снеге лошадей.

Измученные и усталые приходили мы на ночлег, где в тесных избах лесников и засыпали тяжелым мертвым сном.

От д. Вагановой, на восточном склоне Салаирскаго нагорья, мы вздохнули свободнее, т. к. вступили в равнинную полосу Щегловского уезда, богато населенную и обильную продовольствием и фуражом. Кузнецкий и Щегловский уезды Томской губ. всегда славились своими отличными сибирскими ломовыми лошадьми, — обстоятельство, имевшее для нас не маловажное значение, т. к. благодаря малочисленности казенного обоза, мы широко пользовались обывательскими подводами из попутных деревень.

На остановке в д. Вагановой произошли важных события, определившие характер дальнейшего похода 3-го Барнаульского Сибирского стрелкового полка.

Дело в том, что в этом районе мы влились в общий фронт отходящей армии генерала Каппеля, связались с соседними частями 7-й Уральской дивизии (временно командующий полковник Бондарев) и кажется 7-й Кавалерийской дивизией. Так как дальнейшее движение самостоятельной группы войск Барнаульского и Бийского районов, возникшей совершенно случайно, являлось крайне затруднительным ввиду забитости дорог частями других более значительных групп, а также и невозможностью установления связи с генералом Каппелем и получения новых заданий и маршрута для вверенной мне группы, я решил последнюю расформировать, откомандировав 15-й Прифронтовой Воткинский полк в 7-ю Уральскую дивизию, полк Голубых Улан в 7-ю Кавалерийскую дивизию и артиллерию в бригаду Морских стрелков, т. е. попросту отправив части по своим коренным высшим соединениям, я остался со своим 3-м Барнаульским Сибирским стрелковым полком и отрядом Особого назначения. Последний, впрочем, тоже скоро покинул нас, неожиданно, тайком, уйдя куда-то в сторону Сибирской железной дороги.

Такое «самоопределение» отряда Особого назначения меня не удивило и не огорчило нисколько, ибо за время похода он зарекомендовал себя с самой отрицательной стороны.

Привыкший к своевольству и к грабежам, имевший весьма слабое представление о воинской дисциплине, при слабовольном начальнике отряда полковнике Де-Липпе-Липском, отряд этот не блистал боевыми подвигами.

Итак, я снова принял, свой 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк, который хорошо знал и в который верил.

Счастлив подтвердить, что эта вера меня не обманула в продолжение дальнейшего в несколько тысяч верст похода, при самых тяжелых климатических условиях, при обстановке полной безнадежности боев, хаоса, развала власти и армии.

Неожиданно освободившись от трудного управления большой колонной из случайно составленных частей, и тем сняв с себя бремя тяжелой ответственности, я почувствовал небывалое облегчение и все силы свои отдал заботам о вверенном мне полке.

Задачей полку я поставил установление связи со штабом 1-й Сибирской дивизии и присоединение к частям 1-й армии генерала Пепеляева. Из этого задания естественно вытекало и направление нашего движения на северо-восток к Сибирской железной дороге через деревни Журавлиха, Тарасово, Окунево, Салтыково, Летуново и г. Щеглов.

Движение небольшой колонны в один полк имело много тактических преимуществ и легко обеспечивало нам транспортные средства, продовольствие, фураж и кров на ночлегах.

Помню, как уговаривал меня начальник 7-й Уральской дивизии войти в состав его колонны и двигаться южной частью Щегловского уезда на перерез Мариинской Тайги по старым приисковым дорогам и далее на восток через Maриинский уезд.

Маршрут этот был ему указан штабом армии. Имея уже небольшое представление о состоянии таежных дорог и не доверяя этому направлению, я отказался от предложения. Предчувствие меня не обмануло: 7-я Уральская дивизия из Мариинской тайги выйти не смогла, была настигнута красными и сложила оружие.

Впоследствии полковник Бондарев командовал какой-то красной бригадой при наступлении их на Читу в мае 1920 года.

Столкновений с красными партизанами, на своем пути к г. Щеглову, не имели.

Правда, один раз мы вспугнули банду их, хозяйничавших в каком-то селе недалеко от Щеглова и сжегших там церковь.

Другой раз, только что войдя в какую-то богатую деревню и расходясь по квартирам, роты были обстреляны ружейным огнем со стороны соседней деревни.

Оказалось, что какая-то конная часть нашей же армии решила попугать нас и выжить из этой богатой деревни, дабы самой использовать ее для ночлега и сбора подвод.

Расчет их не удался: «нашла коса на камень» — сами же они потеряли несколько человек ранеными.

Не доходя с запада нескольких верст до г. Щеглова, ночью мы втянулись в д. Летуново, сплошь забитую обозами и войсками и озаряемую ярким пламенем многочисленных костров.

Найдя квартиру штаба, я представился начальнику Уральской группы 3-й армии генералу Соколову, у которого шло совещание с командирами частей; между последними я запомнил генерала Круглевского, совсем еще юного, но уже с Георгием на груди, увенчанного боевой славой (начдив 11-й Уральской дивизии) и начдива 13-й Сибирской стрелковой дивизии генерала Зощенко (служившего когда-то в 10-м Омском резервном полку).

Получив исчерпывающую информацию о положении дел, и видя, что в районе Щеглов — ст. Тайга, мне не найти частей 1-й Сибирской армии, я решил двигаться на восток с частями 3-й армии, поэтому просил генерала Соколова включить мой полк в его группу и колонну.

На мою просьбу отвести моему полку для ночлега хоть несколько халуп, генерал Соколов заявил, что д. Летуново совершенно забита обозами, но в полутора верстах от Щеглова есть свободная деревня, которую можно занять, но предупредил, что нет пока никаких сведений, в чьих руках находится г. Щеглов, ибо бой предыдущего дня с красными партизанами, занявшими Щеглов, окончился в ничью.

Делать было нечего. Люди замерзали на подводах, нуждаясь в крове и горячей пище. Оставив у генерала Coколова офицера для связи, я выслал, в указанную выше деревню на разведку конную сотню полка и полк двинулся туда тотчас же. К нашему счастью, не только большая деревня, давшая нам хороший отдых, но и г. Щеглов были оставлены партизанами.

На следующее утро, заняв указанное приказом по колонне место, мы двинулись в тяжелый крестный путь через г. Щеглов в Мариинскую Тайгу.

Дорога от г. Щеглова до с. Красный Яр (Mapиинский уезд) пролегает горной, таежной местностью, с очень редкими и бедными поселками новоселов, протяжением до 80—90 верст. Кругом стеной непроходимая, особенно зимой, тайга с глубоким снежным покровом и разъезженным, избитым до невероятности, единственным переселенческим трактом.

Первый переход (около 20-25 верст) прошли сносно, ночевали на половину в домах, на половину у костров.

По мере дальнейшего продвижения трудности все возрастали, количество обозов увеличивалось, ехали уже в 2-3, а иногда в 4-5 рядов; малейшая задержка в голове колонны отражалась часовыми и больше простоями под открытым небом при 20—25 градусном морозе. Обмороженных из-за легкой одежды и плохой обуви становилось все больше и больше. Единственным спасением были костры, едкий дым которых устилал наш путь. Только в нашем положении можно было оценить что значит «греться у своего костра». Не только отсутствие горячей пищи, но у многих и запасы хлеба подходили к концу. Лошади падали от бескормицы и отсутствия водопоя.

При многих частях следовали семьи военнослужащих и беженцы. Всюду слышался плач детей и стоны больных и раненых. Дикие сцены драк и самоуправств при желании обогнать впереди идущую подводу наблюдались не редко. Злоба и отчаяние, холод и голод, страх за семью и близких, угроза со стороны наседавших красных понизили нравственную чувствительность, пробуждая самые низменные инстинкты человеческой натуры.

Управление отсутствовало совершенно, а между тем, штабов и высшего начальства было хоть отбавляй.

Положение становилось трагическим и могло кончиться более печально, если бы в арьергарде не было столь стойкой и доблестной Ижевской дивизии генерала Молчанова. В районе ст. Тайга Сибирской железной дороги красные вели упорные бои с эшелонами 5-й Польской дивизии.

После полудня второго дня пути, видя, что дальнейшая задержка в дороге гибельно отзывается на личном составе полка, я решил бросить излишний обоз и посадив части людей верхом, приказал остальным двигаться вперед пешком обочинами дороги и между рядами повозок.

По мере приближения нашего к дер. Кузьминой, что в расстоянии двух третей пути от Щеглова, дорога оказывалась все более забитой брошенными повозками, трупами павших лошадей, грудами упряжи и амуниции; валялись на дороге и в стороне от нее в снегу орудия, снаряды и даже пулеметы и патроны.

Было несколько несчастных случаев взрыва, брошенных на дороге ручных гранат; эти взрывы вносили еще большую сумятицу и панику.

Дер. Кузьмина, расположенная в глубокой котловине при речке, была буквально забита войсками и обозами, спешившими в ней подкормить и напоить лошадей, да и самим подкрепиться чем Бог послал. К востоку от Кузьминой тракт был относительно свободен и части во время проскочившие пробку в Кузьминой, на рысях подкатывали к Красному Яру.

Очевидно было, что корнем всех бед и напастей, была пробка в этой злополучной деревне, что явилось результатом абсолютного отсутствия управления со стороны высших штабов.

Оставив в нужных местах на дороге маяки, я лесной тропой обошел д. Кузьмино справа и выйдя южнее ее к мельнице, остановил полк на ночлег.

В течение ночи подобрались и остальные. В колонне под Кузьминой мы оставили только несколько подвод с самым необходимым грузом, причем начальник хозяйственной части капитан Бухалов лично остался с ними, обещая дотянуть их до Красного Яра во что бы то ни стало. Свою задачу он выполнил блестяще, благодаря своей находчивости сибиряка и настойчивости.

На утро мы бодро выступили в поход и без особых задержек, но усталые и разбитые, к вечеру вошли в большое и богатое село Красный Яр.

У ворот поскотины этого села можно было наблюдать забавную картину, напоминавшую базар или ярмарку.

Множество людей толпилось у костров и выкрикивало названия своих частей, собирая таким образом своих отсталых из подходящей колонны.

Дневка в Красном Яру дала нам возможность собраться, обогреться и привести в порядок расстроенные ряды и хозяйственную часть.

Потеряли мы много подвод и материальной части из запасов вооружения и снаряжения. Впереди в боях мы могли рассчитывать только на то, что вынесли на себе: винтовки, некоторый запас патронов и несколько пулеметов.

О продовольствии и транспортных средствах беспокоиться особенно не было смысла, т. к. мы знали о богатстве сел и деревень Мариинского уезда, а денежный сундук с миллионами сибирок начальник хоз. капитан Бухалов спас и вывез в сохранности.

16 февраля 1920 года наша Северная Колонна, выйдя на реку Лену, заняла село Усть-Кутское (при нем же Солеваренный завод) и стала на дневку.

Село Усть-Кутское — большой торгово-промышленный центр этого района Лены стоит на оживленном единственном пути, связующем г. Иркутск с богатейшим золотоносным Бодайбинским районом (Промышленного Товарищества Лензото), Якутской областью и всей Севере — Восточной Сибирью.

Здесь имеется телеграфная линия; почтовый же транспорт обслуживается: зимой — конной тягой санной дороги по Лене, летом — пароходами, которые вверх по реке доходят до пристани (станции) Жигаловской, где при нашем проходе мы видели в затонах несколько зимовавших пароходов.

Долина реки Лены, в противоположность долине Ангары, заселена гуще, часто встречаются большие селения с пароходными пристанями, торговыми складами и промысловыми предприятиями.

Население по Лене, кроме крестьянского хозяйства и отхожих промыслов на золотых приисках, занимается перевозкой грузов, идущих на золотые прииски в Бодайбинский район и в Якутскую область, а также и почтовой «гоньбой» — перевозкой пассажиров, причем летом все это совершается, помимо пароходов, на особых больших лодках барках, по местному «паузках», на которых имеются даже крытые каюты.

По своему характеру, жители Лены, благодаря живому общению с людской волной, непрерывно в течение года текущей с юга на север и обратно, резко отличаются от патриархальных, добродушных и гостеприимных ангарцев. Народ здесь, как говорится, тертый, предприимчивый, «на ходу подметки срежут». Много здесь всякого «жиганья» («жиган») — проходимцев, авантюристов и беглых ссыльнокаторжных, отчего и почва для коммунизма была очень благоприятна. Революционное движение в крае проходило бурно и разрушительно.

На дневке в селе Усть-Кутском, после выяснения местной обстановки и разведки путей, нам предстояло важное решение: выбор направления движения. Из найденных иркутских большевицких газет, перехваченных телеграфных разговоров Иркутска с Киренском, а также сводок информационного характера, нам стало известно, что около недели тому назад, 8-10 февраля, армия генерала Каппеля с боями прошла район города Иркутска, направляясь в Забайкалье.

Положение нашей группы, отставшей от армии больше чем на неделю и находившейся в 750 верстах к северу от Иркутска, было не легкое.

На совещании начальников было выдвинуто два возможных предположения: идти на Якутск вниз по Лене или в Забайкалье, в Читу, вверх по Лене, минуя Иркутск в 250 верстах от него к востоку.

Якутское направление давало нам много выгод в смысле дальнейшей борьбы с большевиками летом 1920 года, но нужно было уничтожить части красных, бежавших от нас на г. Киренск и пройти благополучно Алекминско-Бодайбинский район с его коммунистическим приисковым пролетариатом, когда-то разбитым и покоренным летом 1918 года известным атаманом Красильниковым, но теперь, несомненно, вновь организованным и хозяйничавшим в своем крае.

Наши сопоходники Оренбургские казаки, тянули больше в Забайкалье, к атаману Семенову.

В случае избрания Якутского направления мы, в лице Генерального штаба полковника Попова, как уроженца г. Якутска и знакомого с Ленским краем, имели хорошего проводника и советника.

Наше совещание все же решило идти к атаману Семенову и к армии Каппеля в Читу, несмотря на то, что при движении в Забайкалье мы сознательно; шли на сближение с красным Иркутском и возможными в силу этого неприятными последствиями.

Приблизительный маршрут, таким образом, намечался следующий: вверх по реке Лене до г. Верхоленска и далее по ней до р. Чангер, рекой Чангер до перевала через Байкальский Хребет в районе мыса Онгуреп, озеро Байкал, с. Усть-Баргузинское, г. Баргузинск и Чита.

Вторым важным событием дневки в Усть-Кутском была смена командования колонны.

Еще на р. Илиме генерал Сукин заболел тифом и все перемогался, но тут он уже свалился совсем и просил меня принять командование колонной.

Как первый его заместитель и старший из строевых начальников. я вступил в командование и начальником штаба колонны пригласил Генерального штаба полковника Попова, ибо Генерального штаба полковник Сальников дал понять, что будучи старше меня по службе не находит возможным оставаться начальником штаба.

Таким образом, руководство в походе в последний отрезок пути Северной Колонны, самый тяжелый и ответственный, пришлось нам с Иваном Ивановичем Поповым принять на себя.

Распространив ложные слухи среди крестьян, что мы идем на Киренск и Якутск, а также небольшим конным отрядом сделав демонстрацию вниз по Лене до д. Ефремовой, на следующее утро, в темноте, мы быстро снялись и двинулись вверх по Лене на с. Усть-Орлинская.

Для сокрытия же численности и состава колонны нами еще раньше принято было условное название полков. Синий полк — 11-й Оренбургский казачий (прибор войскового мундира — синий) и зеленый полк — 3-й Барнаульский (в честь старого 12-го Сибирского Барнаульского резервного полка — прибор зеленый).

 Быстрыми переходами по прекрасной санной дороге по льду Лены, никем пока не тревожимые, мы покатили на юг.

Не особенно широкая здесь р. Лена несет свои глубокие воды среди горных ущелий, поросших вековой тайгой. Зима была уже на переломе: чем дальше на юг — тем теплее. Погода все время отличная. Удивительное обстоятельство: за весь наш 3 с половиной месячный поход по таким глухим и диким местам Сибири нас ни разу не посетили ни свирепая пурга, на даже простая невинная метель или снегопад.

На ночлегах мы обратили внимание на бедность и убогость Ленского населения. Бесхозяйственность и нерадивость жителей, вероятно, влияние людей легкой наживы — «жиганья» и ссыльно-поселенцев. Хлеб всюду, за исключением Верхоленско-Качугского района, привозной; недостаток промышленных товаров оказался еще острее, чем на Ангаре, хотя здесь торговые городские центры гораздо ближе и больше (г. Иркутск, Верхоленск, Киренск).

Во многих домах мы встречали первобытное освещение лучиной, о которой в царские времена уже почти забыли. Помимо слабого, неровного света, требующего постоянного внимания — во время сменить догорающую лучину, способ этого освещения еще и антигигиеничен: комната полна дыма и едкой черной сажи, которая попадая в горло и легкие вызывает перхоту и кашель, а от дыма разбаливается голова.

Некоторое время нас от этого удовольствия спасал запас свечей из Нижне-Илимска, но потом даже приказы по колонне приходилось писать при этом светлом завоевании социализма.

Переходов восемь мы скрытно, без помех быстро продвигались вверх по р. Лене, не испытывая особых затруднений в продовольствии и средствах передвижения. Отношение населения к нам не было столь радушным как у Ангарцев, но не наблюдалось и особой враждебности, было больше робости и выжидания.

В районе деревень Суровская — Старовская из авангардной сотни у нас исчезли как то два казака. На следующем ночлеге в д. Головская выяснилась эта загадочная история. Оказалось, что казаки случайно отстали от сотни и захвачены были красными партизанами,  которые привезя их в д. Головскую, стали допрашивать, применяя всевозможные пытки.

Избитых и измученных казаков красные садисты привели на р. Лену и спустили под лед.

Повествование жителей д. Головской об ужасных мучениях казаков и трагической их смерти, взбудоражило нас всех и особенно 11-й Оренбургский казачий полк. Казаки, горя местью, рвались вперед, нагнать и уничтожить этих красных палачей.

Вскоре мы вошли в соприкосновение с красными, занявшими для обороны д. Грузновскую, на левом берегу Лены.

В д. Закаменское к нам прибыл парламентер красных с обычными предложениями о сдаче и разоружении.

По иронии судьбы, а быть может и с агитационной целью, парламентер оказался коммунистом из г. Барнаула, участником красногвардейского отряда, посланного в марте-апреле 1918 года против атамана Семенова в Забайкалье. Кое-кто из чинов 3-го Барнаульского полка знал его еще по Барнаулу, как ярого коммуниста.

Хотя мы и были уверены в своих людях, но на всякий случай парламентера этого изолировали и после недолгих разговоров, задержали его, приставив офицерский караул. Казаки просили выдать его им для учинения суда и расправы, но получили отказ.

Из разговоров выяснилось, что сильный красный партизанский отряд стоит в д. Грузновской и намерен нас дальше не пропускать.

Оказывается, что красные о нашем движении вверх по Лене узнали недавно от замученных двух казаков, известны им были и состав и численность нашей колонны, а также наше намерение проскочить в Читу.

Военные хитрости и мероприятия, предпринятые нами еще в с. Усть-Кутском, дали прекрасные результаты: мы выиграли и во времени (7-8 дней) и в пространстве (почти 250 верст), прежде чем были обнаружены красными. Наличие же в колонне телеграфного аппарата давало нам возможность на ночлегах включаться в линию Иркутск — Киренск и перехватывают все сводки сведений красных.

Из д. Закаменское мы выступили на Грузновское, имея ввиду бой, поэтому произведя разведку Грузновского, сделали соответствующую перегруппировку частей колонны. В общем, план атаки сводился к фронтальному наступлению пехоты по льду Лены и глубоким обходом сотнями казаков правого фланга большевиков и охватом их левого фланга конно-разведческой командой Барнаульцев.

Красные заняли для обороны восточную окраину деревни по берегу реки, причем правый фланг их был открыт со стороны реки, левый же упирался в тайгу, что покрывала склон горы.

Пехотная цепь наша медленно начала свое продвижение по льду реки Лены, давая выиграть время обходным колоннам.

До деревни Грузновской оставалось еще шагов 600-700, как со стороны их левого фланга прибежал какой-то мужичек и заявил: «Белые нас обошли», — «Ну и хорошо, что обошли», — смеясь отвечают ему наши стрелки.

«Так, что меня послали в штаб сказать, что белые нас обошли», — растерянно опять повторил красный партизан.

Привели его к нам с полк. Поповым, и на наш вопрос, окончательно сбитый с толку, при виде наших погон, красный снова залепетал свое — «белые нас обошли». Оказалось, что он со страху перепутал направление и вместо красного штаба в деревне попал к нам.

Не успели мы разобраться в этом приключении незадачливого вояки, как у красных поднялась беспорядочная стрельба, суматоха и все побежало. Мы на рысях, обогнав стрелковые цепи, въехали в деревню, где все уже было кончено. Конная разведческая команда Барнаульцев с трудом пробираясь по снегу лесом, действительно прошла недалеко от левого фланга красных, была ими замечена, обстреляна, но, продолжая свое наступление, обошла деревню с севере — запада и вышла к воротам поскотины. В это время несколько подвод красных, от поднявшейся в деревне паники, пустились наутек. Отважный поручик Першин лично подстрелил в самых воротах коренника первой тройки с комиссарами, остальные подводы налетели на переднюю и образовалась пробка. В образовавшейся свалке и давке наши разведчики жестоко расправились с красными. Кое кому из большевиков удалось разобрать поскотину и целиной ускакать, но за деревней они нарвались на обходную казачью сотню и тоже попали в переделку.

Вся остальная толпа красных была захвачена в деревне в плен и обезоружена. Забрали мы что-то человек около 180-200, несколько патронов, столь нам необходимых и огромный обоз.

Спаслось бегством только несколько десятков коммунистов, которых мы потом гнали до самого г. Верхоленска.

Среди красных оказалось очень много насильно мобилизованных ленских крестьян. С коммунистами расчеты были короткие — расстреляли, мобилизованных же на следующий день, взяв с них обещание больше не воевать с белыми, распустили по домам. Ночь, проведенная ими под арестом в плену и виденная расправа с коммунистами видимо произвели на них потрясающее впечатление и отбили у многих охоту воевать.

Наши потери были ничтожны: несколько легко раненых стрелков, но зато количество тифозных больных все возрастало, выводя из строя чуть ли не половину штыков в ротах. Многим за поход пришлось переболеть и сыпняком, и возвратным тифом. К частью, смертных случаев было немного: одного стрелка схоронили на Ангаре, да, кажется двух безнадежно больных оставили в городской больнице г. Верхоленска.

Должен отметить, что красный парламентер, наш земляк барнаулец, будучи отпущен нами к своим товарищам уже под самой деревней, кончил свой земной путь и столь многополезную работу во славу III Интернационала в бою в самой деревне.

После удачного разгрома красных в славном бою у д. Грузновской, Северная Колонна безостановочно преследовала остатки большевиков до г. Верхоленска, пройдя форсированным маршем около 120 верст, делая только большие привалы и имея небольшие стычки передовых частей с красными.

Город Верхоленск был нами занят после горячего боя нашего авангарда с засевшими в нем красными.

Наши потери были небольшие, но очень чувствительные, так как во время атаки конно-разведческой команды был убит доблестный офицер поручик Першин.

Павших на поле брани похоронили на городском кладбище Верхоленска. Красные отошли по тракту на с. Качугское, что верст на 30 юго-восточное г. Верхоленска.

Район Верхоленск — Качугский равнинный, хлебородный и довольно густо заселен.

Почтовый тракт, начинаясь у д. Грузновской, идет берегом р. Лены через г. Верхоленск, с. Качуг и за Качугом отходит от Лены на юго-запад на г. Иркутск.

В Верхоленске мы получили сведения, что к разбитому нами отряду красных из Иркутска в с. Качуг подошел сильный отряд под командой т. Каландарашвили, знаменитого красного партизана времен первого большевизма 1918 года.

 Говорили, что Каландарашвили грузин из Иркутских политических ссыльных, выплыл на арену политической борьбы со дней февральской революции.

Человек, видимо, волевой и смелый, после разгрома красных Сибирской армией летом 1918 года куда то скрылся и вот теперь вынырнул опять в тех же краях. И в последствии (1920 год) он погиб где-то на Лене под г. Якутском, посланный туда на усмирение и приведение в коммунистическую веру стойких и храбрых якутов.

Нашей ближайшей задачей было пробиться к о. Байкалу, а для этого необходимо было уничтожить отряд красных в с. Качуг. Соразмерив свои силы и возможности, мы пришли к печальным выводам: количество больных было огромно, огнестрельных припасов же только на один бой, здоровая часть отряда вымоталась походом, боями, стычками и бессонными ночами.

Лучшим решением было произвести маневр: открытая местность позволяла это сделать. За с. Качуг р. Лена почти под прямым углом поворачивает на восток и верстах в 60 от с. Бирюльского идет снова узким ущельем до д. Кадагон и устья р. Чанчер.

Мы решили выступив из г. Верхоленска по тракту на с. Качуг и пройдя полпути, свернуть на восток, на д. Бутакова, оттуда на д.д. Тарайское (на р. б. Анга), Заложная и выйти на Бирюльское. Словом, обойти красных с востока и предоставить им в дальнейшем нас преследовать, а не ставить нам по пути преград и рогаток, что так сильно нас изматывало.

Переход с тракта на Бутакову пришлось сделать ночью, по малопроезжей дороге; кони выбивались из сил, много было отсталых. Поэтому следующий день у нас был потерян на сосредотачивание и выжидание остальных. Из Бутаковой вышли на д.д. Тарайское — Заложная опять под вечер, и когда к утру мы были под с. Бирюльским, оно оказалось уже занятым красными из Качуга. Каландарашвили от лазутчиков и местных крестьян узнал о нашем движении и будучи, видимо, толковым в военном деле, разгадал наш маневр. За сутки по хорошей дороге Леной и трактом он опередил нас всего на несколько часов, заняв вход в ущелье у с. Бирюльского.

На пути в д. Заложная крестьянин подводчик привез нам от Каландарашвили письмо с предложением о сдаче и разоружении. Ответа от нас не было.

Утром 25 февраля предстоял последний бой за выход на Байкал и спасение нашей колонны.

Направив всех здоровых стрелков (около 2 рот) под командой поручика Попова по дороге от Заложной на Бирюльское атаковать с фронта, две сотни казаков слабого состава я послал в охват флангов красных.

Несмотря на переутомление людей, дело сначала шло хорошо. Наши жиденькие цепи почти достигли северной окраины деревни, ведя горячий бой и ожидая удара наших конных обходных частей, из коих левая, под командой какого-то молодого хорунжего, открыто маячила над флангом красных, но так и не решилась их атаковать или смять. Правую обходную колонну мне не было видно, но и она, видимо, почему-то замешкалась, хотя и была в руках старого боевого есаула Пашнина, не раз в боях оказавшего Северной колонне исключительные услуги.

Каландарашвили, видимо, заметил нашу вялость и несогласованность и бросил своих конных на цепи Барнаульцев. Удар красных был стремителен и решил все дело в их пользу; Все покатилось назад и только конная разведка Барнаульцев конным контрударом остановила красных и спасла наш обоз с больными и ранеными от полного разгрома.

Отойдя от д. Тарайская и дальше к большому селу Ангинское, мы остановились и привели себя немного в порядок. Очень многих не досчитались мы в этот неприятный для нас день. Смертью храбрых пали командир батальона, отважный поручик Попов, командир роты, спокойный и рассудительный поручик Трошин и многие другие, имена которых память, к сожалению, не сохранила.

Все наши жертвы, лишения и волевые усилия пропали зря. Быть может, это была расплата за наше стремление уклониться от боя под Качугом и обходным маневром выиграть дело. Во всяком случае, красные морально были в более благоприятных условиях: свежий отряд Каландарашвили только что прибыл из Иркутска, где красные торжествовали победу над армиями, генерала Каппеля и где они учинили бессудную расправу над вождем белого движения, Верховным Правителем Адмиралом Колчаком. Мы же в их глазах были «охвостья» белогвардейцев, загнанные, как дикие звери, в глухие Сибирские трущобы в поисках своего спасения.

К счастью, красные не спешили нас преследовать и этим дали нам возможность разобраться, привести части в порядок и принять дальнейшее решение.

В с. Ангинское, на совещании старших начальников, Генерал Сукин поднял вопрос о том, не пора ли де подумать о сдаче на милость красных, имея в виду известное предложение т. Каландарашвили, ибо положение наше было безвыходное. Отходить вниз по Лене до соединения с отставшими от нас (переходов на 7-8) отрядами генерала Перхурова и полковника Казангарди и потом снова пытать счастья пробиваться на юг, было бесполезно: красные не оставили бы нас в покое и, взяв уже теперь инициативу в свои руки, добили бы нас через несколько дней. Кроме того, поход по старой дороге грозил нам голодом и угрозой со стороны поднявшего голову местного населения.

Предложение о сдаче красным большинством начальников было отвергнуто категорически, т.к. положение наше хотя и было очень тяжелое, но не отчаянное, а настроение людей хоть и подавленное от неудачного боя и потерь, но далекое от ропота, недовольства и возмущения. Казалось даже наоборот: люди теснее жались к своим начальникам, каждое слово, распоряжение их принимали охотно и с большой верой. Ведь за три месяца такого похода все неустойчивое и слабое отсеялось, осталось, в силу закона естественного отбора, только здоровое, крепкое духом. Эти наблюдения подтвердились дальнейшими событиями похода. Немного странное предложение генерала Сукина тогда мы объяснили его болезненным состоянием.

Решили идти рекой Шевыканом (она же Шона) в верховья реки Киренги и далее вниз по ней на город Киренск и Якутск.

От последнего населенного пункта на р. Шевыкан — д. Шевыкан — до первой деревни предстояло преодолеть около120-140 верст, имеющей два-три зимовья или заимки.

На сорокаверстной карте этот район почти белое пятно и, между прочим д. Шевыкан показана не верно: она должна стоять верст на 30-40 ниже по реке Шевыкан, на широте озера Тулон.

От Ангинского до д. Шевыкан шли несколько переходов по бурятским улусам, почти параллельно верхней Лене, до которой напрямик горами было не дальше 60-70 верст. Невольно возникала мысль: нет ли тут какого-нибудь прохода или хоть звериной тропы через эту тайгу на нашу добрую старую Лену? Стали расспрашивать гостеприимных бурят. И вот от них то мы и узнали, что от д. Шевыкан имеется старая тунгузская тропа, по которой тайгой можно пробраться на р. Лену к д. Кадаган, а оттуда по реке Чанчер и на озеро Байкал.

За эту мысль мы и ухватились и стали разведывать и расспрашивать об этом направлении у местных русских крестьян в д. Шевыкан. Нашелся старый охотник, знаток окружной тайги, который подтвердил нам рассказы бурят, добавив, что с месяц тому назад из д. Кадаган «прискакал» (приезжал) на коне тунгус и сообщил, что деревня вымирает от оспы. Но, что следы его наверное теперь уже замело позднейшими метелями и трудно будет двигаться.

Впрочем, вначале охотник этот все твердил, что ничего не знает, помочь нам не может, но когда мы сказали, что буряты нам указали на него, как на проводника и надежного человека, что мы ему щедро заплатим, а чтобы он не был потом в ответе перед красными, мы инсценируем его арест и силой заставим нас проводить.

Сердце русского человека не камень. Наш охотник — проводник уступил и согласился проводить нас до первого тунгузского зимовья около озера Тулой, а оттуда он нам предложил идти тайгой самостоятельно по указанным им ориентировочным знакам.

Пока шла разведка пути и переговоры с проводником, квартирьеры полков отправились в направлении к Киренге и в суматохе приготовлений к таежному походу никто из начальства о них не вспомнил, так они оторвались и погибли.

В Шевыкане пришлось бросить все громоздкие повозки, оставив в колонне простые дровни (сани без отводин), на которые погрузили больных и раненых. Все сели на коней, заводных лошадей обратили под вьюки и легко раненных. Вечером покинули д. Шевыкан и к утру следующего дня, после бессонного тяжелого перехода по первобытной тайге и горам, добрались до горного озера Тулон с его единственным бедным тунгузским зимовьем.

Обогревшись у костров и подкрепив себя чайком и незатейливой снедью, передохнув несколько часов, выслали в авангард сотню Есаула Паншина, которому наш проводник обрисовал направление пути и ориентировочные знаки, в виде старых стоянок тунгузских чумов, связок жердей, оленевязей, затесок на деревьях, стогов сена и проч. охотничьих таежных премудростей.

Тепло и щедро отблагодарив нашего проводника, предоставив ему забрать что нужно из брошенного нами в деревне добра, мы с твердой уверенностью в помощи Провидения, двинулись в путь, придерживаясь следов авангардной сотни.

Шли то падями среди гор и тайги, то горными болотистыми плато, густо поросшими кустарниками и усеянными кочками. Кругом безбрежное снежное море, величавое молчание пустыни. К счастью, снег был не глубок, мороз не больше 20-25 градусов. Движение замедлялось из-за каравана больных и раненых, многих из коих приходилось привязывать к саням, дабы избежать аварий на ухабах.

По пути находили все опознавательные приметы, о которых нам говорил проводник: то место очага и связку жердей для чума в распаде двух живописных падей (долин), то сохранившуюся оленевязь. В этих местах летом живут со стадами своих оленей тунгусы, переходя от одной стоянки к другой по мере иссякания (стравливания) корма для оленей.

Так прошел короткий зимний день, наступила лунная тихая ночь, а мы все монотонно маячили среди тайги и гор. Иногда останавливались, чтобы помочь тем или иным больным и раненым; пробовали идти пешком, чтобы согреться и размять затекшие ноги.

Казалось, что нет конца нашему пути. Порой закрадывалось сомнение в верности направления тропы, или следа авангарда. Встреченный, наконец, последний ориентировочный знак — стог сена вселил уверенность, что где то близко жилье.

Только к утру следующего дня — 1 марта — дошли до небольшой, всего в шесть дворов деревушки Кадагон на правом берегу р. Лены.

Пробыв на морозе более полутора суток мы, даже здоровые, только и мечтали обогреться в теплой избе, каково же было больным и раненым. Представьте себе наше разочарование, когда мы узнали, что население деревни (тунгузское) вымерло почти все. Только в одной халупе остался в живых старик. В некоторых избах еще лежали трупы умерших.

Предупредили людей, чтобы не лезли в дома, но все было напрасно: так все промерзли и изголодаюсь, что махнули рукой и на оспу и возможность заразиться.

Пока мы подтягивались к д. Кадагону и располагались в нем на непродолжительный отдых, наша арьергардная вторая сотня Барнаульцев имела стычку и отбила небольшой отряд красных лыжников. Очевидно, когда мы быстро оторвались от красных под Бирюльском и ушли на Шевыкан, они полагали, что мы отошли на Верхоленск, на свой старый путь и не спешили с преследованием, т.к. нам все равно деваться было некуда. Им и в голову не могло прийти, что мы могли принять безумное решение идти зимней таежной пустыней на р. Киренгу. И только через несколько дней они узнали о нашем маневре на Верхнюю Лену, им в тыл. Вот тогда то они и послали своих лыжников перехватить нас у д. Кадагон, но было уже поздно.

Мы были бесконечно рады, что снова сказались на Лене и выход на Байкал нам открыт; там, Бог поможет, доберемся и до Забайкалья.

Правда, мы это купили дорогой ценой, ценой жизни тех, что пали под Бирюльском или попали в лапы к красным под Шевыканом, но что же делать: лес рубят — щепки летят.

В д. Кадагоне мы не задерживались долго, т.к. каждую минуту могли ждать преследователей со стороны с. Бирюльского, до которого было не более 30 верст и которое красные продолжали удерживать быть может, поджидая подхода отрядов Перхурова н Казагранди со стороны г. Верхоленска. О них красные должны были узнать от наших раненых пленных.

Отд. Кадагон по р. Чанчер, мы, перевалив прибрежный Хребет Байкальский, 2 марта, спустились к берегу о. Байкал у бурятского поселка Тангужир, где и сделали дневку, дабы дать отдых людям, особенно больным и раненым, а так же и нашим неизменным друзьям-коням.

На перевале Байкальского Хребта на всякий случай выставили сторожевое охранение.

Дорога по Чанчеру к оз. Байкалу — это старинный путь Верхне-Ангарских рыбаков и купцов. Каждую зиму здесь проходят гужевые транспорты с байкальской рыбой, главным образом, соленым омулем, в хлебный Качуго-Ангинский район Верхоленского уезда. Обратно же эти обозы везут запасы хлеба (зерна) для Верхне-Ангарска и всего его района, где климатические и почвенные условия очевидно, неблагоприятны для развития земледелия. Дневкой в Тангужире мы воспользовались для подготовки к переходу через оз. Байкал. Нам предстояло пересечь его в самом широком месте.

Отд. Тангужир до полуострова Святой Нос, что на восточном берегу Байкала около 70-75 верст, да от зимовья на Святом Носу до Усть-Баргузинской Баргузинским заливом около 40 верст.

Много интересного мы узнали от местных бурят, кстати хорошо говоривших по-русски, о «Священном Море» — озере Байкал, о его мощной величине, бездонной глубине, о наводящих ужас байкальских бурях, о кристальности и богатстве рыбой его вод, о колоссальных трещинах и полыньях зимнего покрова моря и проч.

Очень интересные и подробные сведения об оз. Байкал, интересующийся природой нашей Родины, может почерпнуть из книги известного писателя Корсака «В гостях у Капитана».

Было начало марта 1920 года, когда мы дошли до Байкала. Озеро уже давно было сковано тяжелой ледяной броней. Снег долго не задерживался на блестящей ледяной поверхности, сгоняемый даже легким ветерком и только кое-где у торосов наметал небольшие сугробы.

Запасшись переносными мостками из досок и жердей для перекрытия могущих встретиться трещин во льду и закончив другие приготовления, ранним солнечным утром 4 марта наша Северная Колонна выступила в поход через Байкал.

На восточном берегу, прямо против нас, в голубой дымке неясно обрисовывались огромные горы полуострова Святой Нос.

Дорога, гладкая как стол, извиваясь как чудовищно длинная змея, протянулась поперек озера. Ходкой рысцой, при среднем морозе, мы покатили в Забайкалье. Длинная ровная вначале колонна, через несколько часов пути во многих местах зияла большими интервалами, потом разбились на кучки повозок, в хвосте оказались далеко отставшие одиночки-повозки. Лошади в большинстве некованые, скользили на гладком льду и малоезженой дороге, падали, снова подымались и снова падали. Постепенно отбивали ноги и бока, и, выбиваясь из сил, оставлялись хозяевами на льду ожидать своего горького конца, если конечно буряты из Тангужира не подобрали их после нас.

Горы Святого Носа постепенно стали вырисовываться отчетливо, ярче.

Стали заметны отдельные колоссальные бесснежные скалы; наш гостеприимный Тангужир на западном берегу совсем слился со мглой. Около 2 часов дня мы стали на привал возле зимовья у подножия мыса, покрыв все расстояние через Байкал в 7-8 часов и, к великому счастью, не встретив ни одной трещины или полыньи. Постепенно подтянулись отставшие подводы. Все были довольны и радостны.

Нам Барнаульцам, оз. Байкал наш старый знакомый: в летнюю кампанию — июль-август 1918 года от станции Култук до ст. Танхой мы с боями измерили его южные берега, а потом участвовали в заключительной операции по очищению Кругобайкальской железной дороги от красных — в славной десантной операции у Посольского Монастыря в тыл большевикам, что мною было описано и опубликовано в «Вестнике Отечества Русских Ветеранов Великой Войны» за май-июнь 1936 года (№ 120, 121,122).

Теперь судьба снова привела нас на берега «Священного Моря», но при других, уже более тяжелых обстоятельствах.

Однако, Господь нас хранил — помог благополучно пересечь грозный Байкал и на сей раз.

Усталость, подавленность и страхи остались на западном берегу озера.

Охваченные бодростью, радостью и надеждой, мы и не заметили, как отхватили 40 верст по Баргузинскому заливу, и, поздней ночью 4 марта, почувствовав под ногами твердую почву, вступили в село Усть-Баргузинское.

С занятием села Усть-Баргузинского в ночь с 4 на 5 марта 1920 года и вступлением в пределы Забайкальской области, наши злоключения с красными партизанами, однако, не кончились.

Неожиданно и неприятно поразило, впервые за весь сибирский долгий поход, отсутствие жителей в таком большом и оживленном торговом селе. Богатые и бедные дома, многочисленные надворные постройки — сараи, амбары, хлева и конюшни были пусты, все брошено на произвол судьбы.

Внутри домов царил невероятный беспорядок от сдвинутой со своих мест обстановки, разбросанных повсюду одежды, белья, всякого тряпья, посуды и других предметов домашнего обихода.

Все указывало на спешное и вынужденное оставление жителями своих насиженных уютных гнезд в такое суровое время года.

Вместо спокойного теплого ночлега пришлось довольствоваться промерзшими нетоплеными избами, самим разыскивать продовольствие и фураж, и если при этом пострадали интересы хозяев — то это была не наша вина.

Штаб колонны остановился в доме какого-то богатого еврея, на что указывали некоторые предметы обстановки и религиозного культа. Видимо, дом был «полная чаша». Да это и неудивительно, т.к. край необычайно богат всеми дарами природы. Торговля же, как, впрочем, и золотопромышленность и рыбное дело — все было в руках баргузинских евреев.

Хозяйничанье наше не обошлось без курьезов. В доме, где остановился начхоз барнаульцев, кап. Бухалов, раздобыли огромный кусок прекрасного «балыка», которым любезный начхоз поделился со Штабом Колонны. Балык, действительно, был восхитителен и прозрачно розовым отливом, и нежным вкусом, и ароматом, но был слишком жирен, поэтому мы с полковником Поповым воздержались от еды, но все другие поели его с удовольствием. Не прошло и несколько часов, как предательский «балык» дал почувствовать себя страшными болями в желудке и неудержимым поносом. Оказалось, что это был не балык, а сырое замороженное мясо нерпы, байкальского тюленя. Ну и переболели же наши гурманы!

Из доклада начальника авангарда выяснилось, что местные красные партизаны о нашем движении знали, вероятно, от т. Каландарашвили телеграфом через Иркутск — Верхнеудинск — Баргузин. Жителей они принудительно всех выселили, но куда — для нас всех осталось загадкой.

Можно предполагать, что часть населения уехала в г. Баргузин, часть подалась на Верхнеудинск, а кое-кто из малоимущих скрылись на заимки в соседнюю тайгу и горы.

Сами партизаны, небольшой численностью отряд, встретил наш авангард интенсивным огнем, но серьезного боя не принял и предпочел отойти к г. Баргузину.

Отсутствие жителей не дало нам возможности собрать более подробные сведения о дорогах, о противниках, настроении населения и о средствах продовольствия.

Только телеграфный аппарат наш, включенный в линию Баргузин — Верхнеудинск, дал нам кое-какую информацию из общеполитической и военной обстановки.

Согласно последней, регулярные красные части, опираясь на г. Верхнеудинск и ст. Петровский Завод Забайкальской ж. д., продвинулись на полпути в направлении к г. Чите, как по тракту. Верхнеудинск — Чита, так и по железной дороге.

Выходило, что путь на г. Читу нам нужно будет искать где-то от г. Баргузина севернее или северо-восточнее, а для сего разбить и разогнать группу красных, которая отошла на Баргузин.

Из перехваченных телеграфных разговоров баргузинских большевиков с Верхнеудинском, мы узнали, что они на свои военные силы не рассчитывают, задержать нас долго не смогут, поэтому срочно просят у Верхнеудинска поддержки, в виде сильного отряда с пулеметами и хотя бы одним орудием.

В заключении красные баргузинцы сообщили, что займут позицию у «Шаманского Камня». Верхнеудинск ответил, что сильный отряд в 300 штыков с достаточным числом пулеметов ими уже выслан на подводах по такту на с. Гурка и Усть-Баргузинское.

До г. Верхнеудинска от нас было около 260 верст, значит, раньше 2-3 дней красные к Усть-Баргузинскому не поспеют — таким образом, выскочить из ловушки мы сможем.

Переспав кое-как ночь в холодных избах, 5 марта мы выступили по тракту на г. Баргузин (52 версты), при чем по просьбе казаков, в голове колонны пошел 11-й Оренбургский казачий полк. Прошли пустую деревню Бочарскую, в полдень сделали привал в оставленной жителями д. Адамовой и миновали мертвую д. Зорину.

Хорошая санная дорога шла правым берегом реки Баргузин; слева от нас громоздились массивы высокого прибрежного Байкальского Хребта, по ту сторону реки широкая долина так же замыкалась отрогами лесистых Баргузинских гор. Всю дорогу думалось о загадочном «Шаманском Камне» — вероятной позиции большевиков, но отсутствие местных жителей не дало нам ключа к его разгадке.

Спустились сумерки, до г. Баргузина оставалось уже недалеко — верст 9-11, мы уже надеялись, что благополучно доберемся до города, как вдруг колонна остановилась и из головы несется: пехоту вперед.

Сразу у всех лица вытянулись. Прошло достаточно времени, пока 3-й Барнаульский полк подтянулся к голове колонны и перешел на боевое положение. Наступала ночь.

Впереди слышна была стрельба.

Прошли с полк. Поповым вперед и видим, что дорога, извиваясь по берегу реки, стесненная слева отвесными горами, уперлась в огромный выступ скалы, повисшей над крутым берегом р. Баргузинки.

В выемке скалы устроен завал из поваленных с горы деревьев; из-за завала то и дело вспыхивают огоньки выстрелов красных.

Вот тут мы и разгадали тайну «Шаманского Камня», упоминавшегося в переговорах большевиков. Действительно, позиция была идеальная: узенькая полоска завалов» обеспеченная с одной стороны отвесными скалами, с другой — стремниной реки.

Головная повозка колонны, остановленная огнем красных, оказалась от завалов всего шагах в двухстах на неширокой площадке, где и цепям то нашим развернуться было трудно. Лобовая атака была бесцельна. Попытка стрелков барнаульцев взобраться на скалу и забросать красных оттуда гранатами не увенчалась успехом; подъем почти отвесный и притом местами покрытый скользким льдом.

Между тем, огонь красных все усиливался, к счастью большинство пуль свистело над нашими головами, т.к. мы стояли в мертвом пространстве. Но вскоре большевики сообразили: перебрались берегом реки справа и начали поражать нас во фланг. Выдвинутая против них рота барнаульцев с пулеметом заставила их снова ретироваться за завалы. Этим фланговым огнем были убиты наповал старые боевые барнаульцы: капитан Могильников и поручик Середин и ранено несколько стрелков. Потери эти для нас были чрезвычайно тяжелы и не вознаградимы в виду той популярности и всеобщего уважения, коими пользовались в полку погибшие офицеры. Досадно и обидно, что это произошло на пороге в землю обетованную — в Читу.

Решаем послать сотню казаков в обход левого фланга большевиков рекой Баргузинкой.

С необычайными трудностями казаки спустились на лед реки и исчезли в ночной мгле.

В ожидании результатов обходной сотни ведем редкую перестрелку с красными; в тылу колонны разрешили людям за выступами скал развести костры, т.к. ночью мороз усилился, больные и раненые стали зябнуть.

Прошло томительных 2-3 часа. Я завернулся в доху и задремал в санях. Вдруг сквозь сон послышалось три-четыре недружных отдаленных залпа. Кругом поднялся такой шум, суета и крики «ура». Не успел я еще придти в себя, как мимо нас на рысях проскакали вперед всадники конной разведки барнаульцев, а за ними начали трогаться и наши подводы, продолжая прерванное движение на р. Баргузинка.

Оказалось, что обходная сотня казаков, идя целиной, преодолевая невероятные природные препятствия в виде глубокого снега, густых прибрежных зарослей, колдобин, валежника, ям и т.п., вышла в тыл красным как раз в том месте, где у них на тракту стояли подводы и резервы.

Несколько неожиданных залпов казаков навели на красных такую панику, что они моментально побросали свои позиции, сели на коней и поскакали на Баргузин.

Пока наши стрелки расчищали завал, красные успели удрать далеко, но все же конные разведчики барнаульцы догнали их хвосты, порубили изрядно и ворвались первыми в г. Баргузин.

Через час вся колонна втянулась в город и стала по квартирам на ночлег. Красные партизаны проскочили Баргузин без задержки и убежали на север по Витимскому тракту.

Второй раз за поход мы попали в условия хотя и несложного, но все же городского комфорта, но к огорчению своему не смогли его использовать, т.к. боевая обстановка диктовала немедленное выполнение нашей задачи — достижения г. Читы.

От г. Баргузина до г. Читы по птичьему полету около 320-350 верст, обычная и лучшая дорога идет через г. Верхнеудинск, но это направление для нас было закрытым в силу военных и политических обстоятельств. Второе направление — путь на верховья г. Витима и оттуда приисковыми дорогами на Читу. От г. Баргузин Витимский тракт идет долиной р. Баргузин, бурятскими степями через небольшие немногочисленные русские деревеньки и широко раскиданные бурятские улусы. Это направление удлиняло пусть на Читу до 600-700 верст, в смысле продовольствия и перевозочных средств не сулило ничего хорошего. Если же принять во внимание, что впереди нас мы имели. Баргузинских партизан, которые, по добытым сведениям, решили еще раз попытаться задержать нас на сильной естественной позиции — на горном перевале Икат, что в верховьях р. Баргузин, то и это направление было для нас неприемлемо.

Не забывали мы и о приближении к Баргузину Верхнеудинского красного отряда, могущего прибыть самое позднее через два дня.

До самого утра штаб колонны не смыкал глаз, разведывая и опрашивая местных надежных жителей о путях на Читу и возможностях избежать большевицкой западни, готовившейся нам в горах Витима.

Нас очень интересовало прямое направление на Читу через Баргузинский хребет с выходом на Московский тракт, где либо в районе северо-западнее Читы, но все утверждали, что это совершенно невозможное дело: прямо летают только сороки.

Как это ни странно, но выручил нас из беды еврей, местный богатый золотопромышленник и коммерсант, г. Л...вский; правда, как уже потом мы узнали, он это сделал не без выгоды для себя, спасая свой конский завод в бурятских степях.

Молодой Л...вский, в доме которого стоял Штаб Колонны, вспомнил, что от старика отца он когда то слышал об его поездках горами на прииски, но сам он ничего не знает об этом.

Попросили привести старика Л., жившего в городе. отдельно от сына, и вот от него то мы и получили очень благоприятные для себя сведения.

В молодости старик Л... занимался контрабандной доставкой спирта на Витимские золотые прииски; естественно, что ему приходилось для этой цели избирать дикие глухие тропы, где бы он не мог встретиться с горной стражей или уездной полицией. Спирт же на Сибирских приисках расценивался на вес золота. Многие на этом промысле нажили состояние.

В зимнее время он использовал особенность местных горных рек покрываться «наледью», благодаря чему поверхность льда всегда свободна от снежного покрова, являясь хорошей санной дорогой; на плоскогорьях же и перевалах Баргузинского хребта, а также на южных его склонах, господствующие здесь зимой ветры не позволяют скапливаться толстому снежному покрову — все сдувается и уносится в лесные районы.

Я не буду объяснять, что такое «наледь», т. к. явление это в Сибири распространено и общеизвестно. Происходит она от чисто физических причин: сжатие ледяного покрова реки и давление его на водяную струю, заставляют последнюю просачиваться через трещины на поверхность льда и разливаться порой на десятки верст вдоль по течению реки.

Выслушав рассказ старика Л..., мы пришли к решению использовать это направление и надуть большевиков, улизнув из под самого их носа.

Маршрут наметили следующий: г. Баргузин — с. Бодан, далее рекой Ина до реки Толококакан (по местному просто «Большой Савокикан») и последним до перевала Баргузинского хребта (до «гольцов») голых вершин, выше растительного пояса, от перевала — рекой Сиви на (по местному «Малый Савокикан»), до р. Кыдымит, по ней до р. Витим — резиденция Буттац и от нее на Витимский тракт и в Читу.

Маршрут запутанный, проходящий через совершенно пустынную местность, если не считать улусов бурят на р. Витим, но он показателен тем, что зимой Сибирь почти всюду проходима.

Таким образом, от Баргузина до р. Витима нам предстояло пройти около 200 верст, из них около 160 верст тайгой, горами и реками по совершенно незаселенной местности, значит продовольствием и фуражом необходимо было запастись по меньшей мере дня на 3-4.

К таежным переходам мы уже имели некоторый навык, пройдя Кузнецкую тайгу, Щегловскую, Тасьевскую и Тунгузскую перед выходом на Байкал; оставалось преодолеть пятую — Баргузинскую.

Пока штаб колонны разрабатывал план дальнейшего похода, жизнь в полках шла своим чередом: кормили и давали помощь раненым и больным, похоронили убитых капитана Могильникова и поручика Середина, запасались продовольствием и всем необходимым к предстоящему тяжелому походу.

Любезный Л-кий же нашел нам и проводника, охотника — собольевщика Ивана, из старых солдат маньчжурской армии, променявшего свою Томскую губернию на просторы и приволья Баргузинского края.

По условию с проводником он доводил нас только до устья р. Кыдымит, т.е. до р. Витим, за что мы уплачивали ему 25.000 р. Сибирскими, давали лошадь с санями и винтовку с патронами.

Благодаря краткости пребывания в г. Баргузин, нам не удалось ближе познакомиться ни с жителями, ни с самим городом и его живописными окрестностями. Много лет спустя, уже в эмиграции, мне довелось встретиться кое с кем из баргузинцев, и они мне рассказывали, что перед нашим приходом тайная противобольшевицкая организация собиралась выступить против красных, но провалилась, была разгромлена, а участники ее попрятались в тайге и к нам присоединиться во время не успели. Поэтому они уже впоследствии и одиночным порядком добирались до Читы.

Из бесед с баргузинцами мы узнали красивую интересную местную легенду о скале «Шаманский Камень», которая в отдаленные времена, еще до принятия бурятами ламаизма из Монголии, служила местом весенних празднеств и шаманских молений бурят, и до сих почитается ими священной.

Оказывается, знай мы от местных жителей раньше, мы могли бы обойти Шаманский Камень левым берегом реки Баргузин через д. Елкину и выйти красным в тыл, не понесли бы напрасных потерь в лице капитана Могильникова и поручика Середина.

Угон красными всех жителей деревень дал им шанс задержать нас на 5-6 часов и поморозить наших больных и раненых.

6 марта мы покинули гостеприимный Баргузин, направляясь к большому селу Бодон и к реке Ина, по которой должны были потом углубиться в дебри Баргузинского Хребта.

В д. Суво на привале пришел к нам плохо одетый, с виду мещанин, какой-то субъект. Из разговоров выяснилось, что он священник одной из окружных деревень, после репрессий большевиков убежал, теперь прячется по добрым людям и не знает, что ему делать дальше. Мы предложили ему присоединиться к нам и ехать в Читу, а т. к. своего «батю» мы, Барнаульцы, потеряли еще под Красноярском, то временно зачислили о. Стефана Шабанова полковым священником.

Впоследствии о. Шабанов, сжившись с полковой семьей за поход, оставался служить в 3-м Барнаульском Сибирском стрелковом полку до самой эвакуации Каппелевской армии из Забайкалья осенью 1920 года.

7 марта, ясным солнечным утром, мы выступили из с. Бодон и, пройдя верст десять на северо-восток, спустились в долину р. Ина у выхода ее из гор. Здесь на кордоне лесничего нас ожидал обещанный Л-вским проводник Иван, оказавшийся суровым сибирским таежным охотником и старым дисциплинированным солдатом Маньчжурской Армии, променявшим свою родную Томскую губернию на привольные таежные дебри Баргузинских гор с их богатыми охотничьими угодьями.

После малого привала на кордоне, выслав вперед небольшой авангард и подтвердив начальникам правила для предстоящего несколько необычного движения, мы руслом реки стали втягиваться в дикое горное ущелье, покрытое по склонам густой тайгой.

Верст 20 река сначала шла на восток среди причудливо извивавшегося широкого ущелья, с хорошей санной дорогой по льду, местами совершенно свободному от снега, участками же со снежным покровом, но столь неглубоким, что он нисколько не затруднял наше продвижение.

Впрочем, в этом нижнем течении реки дорога была наезжена, т.к. окрестные крестьяне в течение зимы пользуются ею для своих поездок за дровами в тайгу и по сено которое они заготавливают на многочисленных островах и полунках, как долины самой р. Ина, так и ее большого притока справа р. Богунда.

Выше впадения р. Богунда, река Ина, бурным горным потоком с полыньями над порогами, идет на юг по суживающейся горной щели скал, стесненная или нависшими громадами скал, или бесконечными осыпями, далеко теряющимися в недосягаемых вершинах лесистых гор. То справа, то слева стены ущелья прорываются небольшими щелями — ложами многочисленных притоков р. Ина. Ущелье изобилует красивыми пейзажами. В полдень мы остановились на привал у встреченного зимовья охотников; напоили и подкормили лошадей, обогрелись у костров и попили горячего чайку.

Вскоре мы оставили р. Ина и пошли ее притоками прямо на восток. Дорога перешла в тропу и стала портиться: местами брели по свежей «наледи», по щиколотку в воде, при этом полозья саней обрастали намерзавшим льдом, что увеличивало нагрузку повозок; на участках реки со снежным покровом на льду от подмокшего снега образовались «зажорья», из которых кони с трудом выволакивали завязшие сани.

Пришлось в таких трудно проходимых местах для проталкивания обоза наряжать особые команды людей, которые менялись по очереди по мере продвижения частей колонны.

Для уменьшения вязкости мокрого снега рубили и набрасывали на дорогу ветви деревьев и мелкий кустарник. Понятно, что многие промочили свою обувь и схватили простуду.

Заметно было, что мы поднимаемся все выше и выше: бока ущелья стали отложе, видны были отдельные голые вершины гор, тайга поредела.

К закату солнца последние 1-2 версты по Б. Савокикану мы поднимались как по лестнице, на ступенях которой громко тарахтели полозья наших саней. Дело в том. что вода горного потока замерзла здесь неровными наплывами, по виду и формам точно такими же, какие обычно окружают воронки гейзеров.

На границах пояса лесной растительности мы, наконец, выбрались на горный перевал. Слева высились громады «гольцов», окутанные снежным саваном, справа и на восток — отдельные небольшие холмы, а между ними грандиозные альпийские луга и ледяные поля, кое-где прерываемые кучками жалких кустарников.

При заходящем солнце, необычной тишине, картина, открывшаяся нам, поражала своей суровой величавостью.

Пройдя еще несколько верст, у истока, в виде небольшой речушки, р. Сивина, мы стали на ночлег на самом перевале. Кошмарно холодную эту ночь на огромной горной высоте я до сих пор вспоминаю не без содрогания. Слабенькие костры из кустарника и сухого камыша не давали нам тепла; дабы согреть чаю нужно было наколоть льду, или собрать не совсем чистого снега, т.к. речушка промерзла до дна. Кони остались непоены. Мороз пробирал до костей. Неимоверно тяжко было нашим раненым и больным. Стон и лязг зубов слышался в лагере, никто не сомкнул глаз, кто мог старался движениями поддержать теплоту тела.

На наше счастье, как говорил проводник Иван, погода была тихая, при ветрах же и буранах здесь верная гибель.

Не ожидая рассвета, отпустив вперед усиленного состава авангард, ибо ожидали, что на р. Витиме могут быть красные, мы с радостью покинули наш злополучный ночлег и стали спускаться рекой Сивина в долину р. Кыдымит.

Пройдя верст 20, мы вышли на р. Кыдымит и хорошей дорогой, пробитой авангардом в неглубоком снегу ледяного покрова реки, рысцой двинулись дальше в общем направлении на северо-восток, к р. Витим.

Район р. Кыдымит — пустынное горное плато с перелесками хвойных лесов и прекрасными пастбищами, при малоснежьи, даже зимой изобилующими старой сухой травой.

Летом местные буряты кочуют здесь со своими стадами овец и конскими табунами.

Целый день мы ехали р. Кыдымитом и уже сутки наши кони оставались непоеными, только на коду воспаленными ртами перехватывая сыпучий снег. Река промерзла до дна и все наши попытки прорубить лед и добраться до воды кончались тем, что стрелки тупили или ломали топоры о камень речного дна.

Долгая монотонная езда по извилистому Кыдымиту, пустынность местности, морозы, отсутствие лошадей, так измотали нас, что, казалось, нет конца этим поворотам и что никогда не добраться нам до жилья.

Уже стемнело, когда мы услышали отдаленный собачий лай, поднявший в нас бодрость и надежду на теплый ночлег.

Около устья Кыдымита, на левом берегу р. Витима, оказался первый бурятский улус, состоявший из далеко разбросанных друг от друга шести — семи дворов, с срубленными из бревен избами, крытыми древесной корой и драньем.

С каким удовольствием и радостью мы расположились квартиро-биваком в этом улусе на ночлег. Для больных и раненых у бурят в изобилии нашлось молоко; витимская вода, вероятно, показалась необыкновенно сладкой для наших истомленных жаждой лошадей.

От местных бурят мы получили сведения, что ниже по р. Витиму, верстах в 120, в резиденции Буттац (небольшой поселок с бурятским Даццаном — монастырем) стоит довольно значительный красным партизанский отряд тов. Морозова (бывший сельский учитель), что дорога по Витиму проезжая и что кое-где будут попадаться бурятские улусы.

Решили спуститься по Витиму на один переход до устья впадающей в него с запада р. Заза, где имеется старая приисковая Резиденция, а оттуда направиться к группе больших озер Еравинское — Ицигинское, лентой идущих с юга на север, верстах в 160-170 к западу от г. Читы.

Таким образом красный отряд т. Морозова останется от нас далеко влево (до 90 верст), южнее же озер проходит Сибирский тракт, коим мы и воспользуемся для движения на Читу.

9 марта, выступив из бурятского улуса около устья р. Кыдымит, Северная колонна без приключений, по льду неширокого здесь Витима, дошла до Приисковой Резиденции около р. Заза, где и заночевала. Здесь мы добыли новые сведения о красных: в районе с. Укырское на Сибирском тракте, что южнее озера Еравинское, оперирует большевицкий отряд под командой какого-то казачьего офицера, к сожалению фамилию его память не сохранила.

Полагая, что красные нас потеряли и появление колонны в районе озера будет для них неожиданностью, что даст нам хороший шанс в случае боевого столкновения, 10 марта мы свернули с Витима и направились прямо на крайнее северное озеро Ицигинское.

Шли бурятскими малопроезжими дорогами, местами переходящими в верховые тропы, но нас выручило малоснежье и хорошая погода.

В полдень на привале в русском поселке, что на перешейке, соединяющем оз. Ицигинское с оз. Зун-Харга, авангард доставил нам интересный документ, взятый им у захваченных двух красных партизан, ехавших для связи с посланием — приказом от т. Морозова в отряд того казачьего офицера, что стоял на тракте в с. Укырское. Сведения эти оказались для нас чрезвычайно важными и позволили избежать больших неприятностей.

Морозов приказывал начальнику Укырского отряда быть наготове для предстоящих боевых действий, но не в направлении с. Домная, что тоже на тракте, ближе к Чите, а в другом направлении, впрочем, точно не указывая, но выходило так, что он имел в виду нашу колонну, о которой ему, вероятно, успели уже сообщить баргузинские большевики с верховьев Витима, но он еще точно не знал откуда мы может появиться.

Не задерживаясь долго на привале и приняв кое-какие меры предосторожности по сохранению скрытности движения, мы проследовали дальше на восток, идя от одного бурятского улуса до другого, местами целиной, в лучшем случае едва заметными тропами.

В два перехода мы покрыли это холмистое горное плато, кое-где поросшее колками берез, лиственниц и других смешанных пород, но большей частью занятое прекрасными пастбищами. Буряты всюду встречали нас приветливо и помогали как могли. Холодные, сухие ветры, назойливо дующие целые дни, причиняли нам не мало огорчений и неприятностей.

Даже загрубелая от мороза и ветров кожа лица и рук трескалась и кровоточила. Только коровье масло и баранье сало, обильно покрывавшие наши физиономии, несколько предохраняли нас от лишних страданий.

13 марта утром мы покинули последний бурятский улус и около полудня, к востоку от оз. Тасей, вышли на Витимский тракт — довольно благоустроенное шоссе, и по нему двинулись уже прямо на г. Читу.

Часов около 4 дня мы начали спускаться с Яблонова Хребта в долину реки Чита, против с. Верхнее Читинское.

Тут нас поразило одно неожиданное и непредвиденное обстоятельство, заставшее нас уже на виду у города Читы, куда мы так неудержимо стремились весь долгий поход, напрягая последние душевные силы, тащиться черепашьим шагом оставшиеся 15-18 верст.

На южных склонах Яблонова Хребта и в долине р. Читы была полная весна: снег уже сошел, всюду ручьи и разливы полой воды, езда уже на колесах. Часов пять истощенные лошади, выбиваясь из сил, волокли наши сани по голой земле. Едва, едва мы в сумерках доплелись до противочумной станции, растеряв по дороге много повозок.

Не доезжая по противочумной станции нас встретил конный разъезд от Волжского конного полка, высланный штабом армии, узнать что за громадная колонна появилась на Витимском тракте.

Как радостно было встретить первых представителей своей каппелевской Белой Армии! Все встрепенулись, ожили, несмолкаемые крики ура прокатились по колонне от головы до хвоста! Наконец то мы достигли нашей земли обетованной — Читы и своей Армии!

Послав с разъездом Волжан донесение в штаб армии о прибытии Северной колонны в район г. Читы, мы остановились на ночлег около противочумной станции, несмотря на протесты администрации последней.

Понимая прекрасно доводы заведующего станцией о невозможности ночлега вблизи столь неприятного и опасного учреждения, тем не менее мы заночевали здесь, т. к. кони наши окончательно выбились из сил.

Я в ту же ночь (с 13 на 14 марта) с ординарцем выехал в г. Читу, дабы разыскать свою семью, о которой с ноября месяца 1919 года не имел абсолютно никаких сведений. Поиски мои увенчались успехом благодаря моим друзьям и имевшимся в Чите знакомым.

14 марта я явился в штаб армии и представился командующему армией генералу Войцеховскому. Полковник Попов, как начальник штаба колонны, оставался при колонне и выразил желание избежать встречи с генералом Войцеховским, будучи не в силах забыть кошмарную историю с генералом Гривиным, при коем он состоял когда-то начальником штаба корпуса.

Каково же было мое удивление, когда генерал Войцеховский, сухо выслушав мой рапорт о прибытии Северной колонны, даже не поинтересовался узнать, откуда мы пришли, сколько нас, в каком состоянии части и т. п., сказал мне, что ему все подробно уже доложено начальником штаба Северной колонны полковником Сальниковым.

Тут я только заметил в кабинете командарма уважаемого Дмитрия Николаевича Сальникова, высокомерный и торжественный вид которого говорил больше, чем надо.

Генерал Войцеховский приказал мне передать частям Северной колонны его поздравление и благодарность за боевую службу, всем г.г. офицерам производство в следующий чин за Сибирский поход. Кроме того, заявил, что все представления к боевым наградам, г.г. офицеров и нижних чинов, состоявшиеся еще до выступления частей в поход, т. е. до декабря 1919 года, считаются утвержденными Верховным Правителем Адмиралом Колчаком. При чем тут же обратился к полковнику Сальникову и поздравил его с производством в генерал-майоры, будто бы тоже утвержденным Верховным Правителем еще в пути.

В отношении командования Северной колонны командарм сказал, что он, к сожалению, не имеет власти что-либо сделать в смысле награждения старших начальников, сознательно упуская из вида высшую инстанцию — главнокомандующего Вооруженными силами Дальневосточной окраины, преемника Верховного Правителя, атамана Семенова.

На этом и закончилась моя аудиенция в штабе армии.

14 марта 11-й Оренбургский казачий полк, согласно приказа по армии, ушел на новую стоянку для присоединения к своим Оренбургским частям. Трогательно и душевно взаимно пожелав дальнейших успехов, мы распрощались со своими боевыми друзьями, разделившими с нами все тяготы и лишения столь исключительного зимнего похода в окружении буйного пожара гражданской войны.

3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк в тот же день перешел на квартиры в д. Кенон. Первым долгом всех больных и раненых отправили по госпиталям, остальным людям был дан продолжительный полный отдых, столь заслуженный и необходимый.

Меня очень заботила дальнейшая участь барнаульцев, поэтому, согласно данного мне командармом права пристроить 3-й Барнаульский полк по моему выбору и усмотрению, я предпринял соответствующую рекогносцировку в высших кругах армии, дабы получить достаточную ориентировку при решении этого важного в жизни полка вопроса.

Дело в том, что придя в Читу, 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк оказался единственной войсковой частью из всей 1-й Сибирской армии генерала Пепеляева, сохранно пронесшим через все испытания свою боевую организацию и доброе имя. 1-я армия перестала существовать. Генерал Пепеляев, будучи больным тифом, добрался до Читы в чешском эшелоне. Когда я явился ему в Чите, он очень радушно меня принял и живо интересовался 3-м Барнаульским полком.

В это время он формировал из остатков групп и одиночных людей 1-й армии Особый Сибирский Партизанский отряд. Предложил он и мне влить в него 3-й Барнаульский полк, если г.г. офицеры полка того пожелают, впрочем особенно на этом не настаивал.

Побывал в штабе армии, а также у генералов Вержбицкого, Смолина, своих старых однополчан по 11-му Сибирскому Семипалатинскому полку и вынес впечатление, что отношение старших начальников и штабов к генералу Пепеляеву и его Партизанскому отряду очень недоверчивое и почти враждебное.

Ставить 3-й Барнаульский полк, в случае влития его в Партизанский отряд, в столь невыгодное положение мне совсем не улыбалось.

Начальник Омской дивизии (бывшая 4-я дивизия генерала Вержбицкого), генерал Смолин, очень просил меня дать ему 3-й Барнаульский полк, т. к. у него не хватает одного полка: сохранились 13-й Омский Сибирский стрелковый, 16-й Ишимский Сибирский стрелковый и, кажется, 15-й Курганский Сибирский стрелковый полки. Он обещал мне оказывать полку свою особую заботу и внимание. По совещании с командиром полка, капитаном Богословским мы решили присоединить 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк к Омской дивизии, при условии сохранения полком своего номера и имени.

Начальник штаба Омской дивизии, ген. штаба полковник Аргунов, однокашник мой по Иркутскому юнкерскому училищу, был также очень рад принять барнаульцев и сейчас же озаботился лучшим размещением полка и снабжением его всем необходимым.

Как гора с плеч свалилась, когда закончилась передача 3-го Барнаульского полка в хорошие надежные руки Омской дивизии. Я донес командарму о своем выборе и решении и распрощался с родным полком уже навсегда.

Сам я причислен был к Штабу Армии и, чтобы не быть совсем уже без дела был командирован представителем от штаба армии к имевшейся в Чите Китайской Военной Миссии, которую возглавлял молодой воспитанник японской военной школы китайский генерал Джан Тянь-Дзи. Основанием к столь странной моей новой должности послужили: во-первых, мое некоторое знакомство с Китаем и китайским языком, вынесенными мною из пребывания в Восточном Институте в г. Владивостоке в 1913-14 годах, во-вторых, желание отдохнуть в кругу семьи и полечиться.

Продолжительный зимний поход, с боями, физические тяготы и лишения, непомерное нервное напряжение, пагубно отразились на состоянии моего здоровья: возобновился застарелый, еще времен германского фронта, невроз сердца. Попав в тихую и спокойную обстановку тыла, я как-то сразу обмяк и свалился с ног и только через несколько месяцев полного отдыха, покоя и лечения здоровье вернулось вновь.

3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк в дальнейшей своей службе Родине добросовестно и славно дрался с большевиками в Забайкалье до конца 1920 года, когда вместе с Каппелевской армией был эвакуирован по Китайской Восточной железной дороге в Приморскую область.

Там также принимал участие во многих боевых операциях. Сведенный впоследствии в батальон в составе Омского полка, участвовал в знаменитом зимнем Хабаровском походе войск генерала Молчанова в 1921-22 году, столь блестяще описанном госп. Филимоновым в его книге «Белоповстанцы».

При крушении приморского фронта и оставлении последнего клочка родной земли, чины 3-го Барнаульского полка отошли к ст. Пограничной Кит. Вост. ж. д., где были разоружены китайскими властями и интернированы.

Итак, начав свою жизнь в самом начале гражданской войны в июне 1918 г. Барнаульский Сибирский стрелковый полк просуществовал до самого конца войны осени 1921 года, более 3 лет, и за это время служил Родине честно и доблестно, храня славу Сибирских полков.

Не могу не сказать несколько слов о судьбе следовавших за нами отрядов генерала Перхурова и полковника Казагранди, с которыми мы расстались еще около р. Ангары. Отряды эти были немногочисленны, перегружены невоенным элементом, благодаря чему утратили свою подвижность и боеспособность. Дух партизанщины и своевольства царил сверху до низу, что главным образом и побудило нас своевременно с ним распрощаться.

Далеко отстав от Северной колонны, оба отряда, согласно циркулировавших в г. Чите слухов, все-таки добрались до района г. Верхоленска на р. Лене, где и были или разбиты, или выбившись из сил, просто сдались красным, не будучи в состоянии пробиться к оз. Байкалу.

После этого их отправили на лесозаготовительные работы в г. Балаганск Иркутской губернии.

Впоследствии полковнику Казагранди каким-то образом удалось оттуда бежать в Монголию, где он подвизался в частях генерала барона Унгерна и погиб (застрелен кем-то из своих же) при развале монгольского унгерновского фронта.

Небезызвестный писатель поляк Осендовский в своей книге «Боги, люди и звери», описывая свои невольные странствия по Урянхайскому краю и Монголии в 1920 году, упоминает о полковнике Казагранди, которого он встретил в унгерновском отряде и тем подтверждает ходившие в Чите о нем слухи.

Генерального штаба генерал-майор Перхуров из Сибири большевиками был отправлен в г. Ярославль, где он летом 1918 г. возглавил антибольшевицкое восстание, продолжавшееся непродолжительное время и кроваво подавленное красными латышскими частями из Москвы. Там большевицкий военно-революционный трибунал его судил, приговорил к смертной казни и расстрелял.

Так бесполезно и бесславно погибли, как впрочем и тысячи других, эти два прекрасных боевых офицера Императорской армии, выдающиеся русские патриоты и непреклонные ненавистники коммунистической власти.

Мысленно возвращаясь назад, в заключении мне хотелось бы сказать, что в г. Читу мы пришли приблизительно в следующем составе: 3-й Барнаульский Сибирский стрелковый полк — 100 офицеров и 400 нижних чинов, 11-й Оренбургский казачий полк — 20-25 офицеров и около 300 казаков. имея более 10 пулеметов и огромный обоз.

Поход длился с начала декабря 1919 г. до 14 марта 1920 года, почти 3 с половиной месяца; за это время нами пройдено около 3000 верст, при чем большая часть пути пролегала по наиболее отдаленным, глухим и малонаселенным районам Сибири. Даже при поверхностном знакомстве с пройденным краем, впечатление о его необъятности, широте, грандиозности природных богатств и блестящих будущих возможностях навсегда остались в нашей душе.

Позволяю себе обратить внимание на одной обстоятельство, сопутствовавшее походу и многими участниками его оцененное только с отрицательной стороны, благодаря тем неимоверным лишениям, страданиям и мучениям, связанными с ним. Говорю о Сибиркой суровой зиме с ее снегами, трескучими морозами и ужасными пургами.

Но как тяжко она ни переносилась участниками похода, в то же время именно она — сибирская зима, вместе с духом войск явилась нашей бескорыстной спасительницей. Ведь эти сибирские жестокие морозы построили нам «золотые мосты» через многочисленный многоводные реки Сибири (Иртыш, Обь, Енисей и др.), ведь это сибирская зима проложила нам тысячеверстные дороги по ледяным покровам своих рек, сковала своевольное гордое оз. Байкал, а так же тундры и болота горных плато тайги, сделав Сибирские просторы всюду доступными и проходимыми.

Только Сибирская Зима избавила нас от удовольствия быть заживо съеденными таежным «гнусом» (мириадами мелкой мошки), коей кишмя кишит летняя Сибирская тайга.

Много еще и других сюрпризов ожидало бы нас, распространяться о коих не стоит, и от них нас избавила Сибирская зима.

Случись наш поход в летнее время, вряд ли бы мы добрались и до Енисея.

Видно, сам Господь Бог положил всему быть так, как произошло наше вызволение из окружения красных.

Высокие духовно-нравственные силы, горячая преданность Родине и долгу службы, проявленные участниками похода в исключительно тяжелый исторический момент, при необычайно неблагоприятных физических условиях, дают надежду и уверенность, что они еще пригодятся в борьбе за освобождение родной земли от ига большевиков и ревностному служению ей в будущем.

 

******

 

Дальнейшая судьба Барнаульского полка такова. После окончания «Ледяного похода» кадр полка в составе Омской дивизии вел бои в Забайкалье.

К осени 1921 г. батальон барнаульцев вошел в состав 4-го Омского стрелкового полка. В белом Приморье, в 1922 г. 4-й Омский стрелковый полк в составе 2-й Сибирской стрелковой бригады (2-й Сибирский стрелковый корпус), а позднее Сибирской рати вел бои под Спасском. После ухода белых из Приморья ячейка Барнаульского полка была организована в Харбине.

Так закончилась история Барнаульского полка в годы гражданской войны. Сохранив свой кадр, действуя на фронте как самостоятельная боевая единица, полк прошел, практически, через все операции белой армии в Сибири от Урала до Приморья. Представленные читателям воспоминания полковника Камбалина описывают лишь один, хотя и наиболее важный для полка, период его боевой истории. Очевидно, что полная история 3-го Сибирского стрелкового Барнаульского полка, равно как и история большинства других полков армии адмирала А.В. Колчака должна быть написана. Это наш долг перед памятью предков. Редакция альманаха «Белая гвардия» надеется, что местные краеведы, историки, все те, кому дорога история своего родного города, заинтересуются боевым прошлым Барнаульского полка.